Знакомо все это. Слишком знакомо. Не так уж редко те, кого клеймят бастардами, обходили в борьбе за власть законных ее наследников, зажиревших от благополучной жизни, отупевших и выродившихся. Разве не из таких был Карл Великий? И сам Эд, и Арнульф Каринтийский. Только они выиграли, а Черный Гвидо – проиграл.

И все же старый душегуб говорил, что Гвидо провозгласил себя законным наследником трона. Это должно было вызывать особую ярость короля Карла – права его наследования неоднократно оспаривались. И тогда – под корень проклятого мятежника! И все семейство его! А где оно, его семейство? И что оно из себя представляло?

«Только не думай, что я расскажу тебе какую-нибудь царскую родословную…»

Тогда зачем тратили свое время, силы и, очевидно, жизни всякие Крокодавлы, Нанусы и прочие горбуны Бернарды – Бог знает, сколько их было, этих служителей высоких и великих планов?

Теперь уже невозможно узнать.

Проклятье, не бывает ничего невозможного!

Вот трижды мелькало в свидетельствах название города Пуатье. Крокодавл упоминал имя графа Пуатье среди любовников Заячьей Губы. Мятеж Черного Гвидо происходил вблизи Пуатье. И колдуном из Пуатье называл Одвина палач. Может быть, какие-то свидетельства сохранились в этом городе?

Но это вряд ли. Если там что-то и было, Карл Лысый перетряхнул весь город до основания, разыскивая слишком опасного для себя наследника. Он не знал – и не узнал, что это – наследница. Узнал бы, может, и успокоился, ведь женщины не наследуют короны.

А может быть, и нет.

Нет, неверный это след. Даже если в Пуатье что-то и знали, даже если король Карл не выжег это знание каленым железом, слишком давно все это было. Со смерти Черного Гвидо прошло почти двадцать лет.

А со дня смерти Одвина – всего четыре года.

Лучше об этом не думать.

Пока.

Выступление было назначено на день святого Симфориона. Это было неотвратимо. И на сей раз не могло быть и речи, чтобы отправиться с ним, теперь этого уже не нужно было ей объяснять, теперь она понимала сама. А ей так хотелось поделиться с ним покоем, осенившим ее душу! Она чувствовала, будто ступила на плот, и все брошенное на оставленном берегу – страшное, грязное. подлое, темное – исчезает, растворяется вдали, а сильное течение неотвратимо влечет ее к другому берегу, ясному, освещенному теплым солнечным сиянием… О том, что течение может перевернуть плот, она не хотела думать. Она – крепкая, она выплывет. А вот он… Бесплодные мечтания. Никогда не знать ему покоя, даже в самую счастливую пору жизни, и весть о будущем сыне наверняка связалась у него с сознанием страшной вины. Впрочем, теперь он допускал, что это может быть дочь, не объясняя, что повлияло на подобное изменение мыслей.

О том страшном, что затеняло их общее прошлое, он не говорил с ней больше, хотя – в этом она не стала себе лгать – не мог об этом не думать. Что делать? Если ее влечет будущее, его каким-то роковым образом притягивает прошлое. И, возможно, он так яростно устремляется в войну именно для того, чтобы забыть… а потом снова узнавать то, что потребуется забыть… Но между ними это теперь не стояло. Их разговоры были обычными разговорами молодой супружеской пары (Господи помилуй! Думала ли она, что они когда-нибудь смогут стать обычной супружеской парой!), ожидающей первенца.

В последний раз, когда он навестил ее в Компьене, она спросила, каким именем он хочет окрестить ребенка.

Он удивился:

– Почему ты спрашиваешь об этом сейчас? Ты говорила – он родится не раньше конца ноября. Я вернусь гораздо раньше этого срока.

– Война может затянуться, а ты – задержаться. И в любом случае имя надо выбрать загодя.

– Да. – Он кивнул. – Фортунат говорит: «Имя – это знамение». Так вот – если родится девочка, право выбора за тобой. Если же сын – я хочу, чтобы его звали Гвидо… точнее, Ги – так более по франкски.

Она недоуменно подняла брови.

– Насколько мне известно, в роду Робертинов никто не носил имени Ги.

– Я хочу, чтобы мой сын его носил, – в голосе мужа она услышала хорошо знакомое упорство.

Азарика задумалась и решила, что у него есть свои резоны. Действительно, в роду Робертинов никого не именовали Ги, а первенца обычно называют именем деда. Однако Робертины могли предоставить на выбор только два имени: Эд и Роберт. Эд, похоже, не хочет, чтобы сына звали так же, как и его самого, а имя Роберта Сильного напоминает ему о младшем брате, о котором он до сих пор не желает ничего слышать. Так что с Робертинами все понятно. А вот среди Каролингов это имя не редко, вот и сейчас в итальянской земле, как говорят, тянет руки к оставшейся без хозяина императорской короне тамошний Каролинг Ги, герцог Сполето… Выходит, что этим именем Эд как бы заявляет о принадлежности своего наследника к дому Каролингов и неоспоримости его прав на престол.

Кроме того, возможна еще одна причина… Гвидо или Ги означает «лесной». Она вспомнила встречу в лесу прошлым летом, свою мрачноватую шутку о «принцессе Лесной», и улыбнулась.

Эд, безусловно, прав. Имя – это знамение.

Nomen est omen.

А ведь не ошибся проклятый мим насчет пересыльщиков от данов. Когда бургундов оттеснили за Оскару, среди немногочисленных пленных оказался оруженосец сеньера Каинонского, вассала Нейстрийской короны, к месту общего сбора в Лаон не явившегося. Он был оглушен в самом начале сражения, и потому не успел скрыться. Под пытками оруженосец сознался, что был послан своим господином к герцогу Бургундскому с предложением ударить по Нейстрии с Севера, когда он-де, сеньер Каинонский, приведет с Юга сильных союзников. Оставалось только договориться о времени, о чем оружносец и должен был сообщить своему господину.