Кто этим союзники, догадаться было нетрудно.

Король, оставив бургундов, резко развернул войско. Мгновенный бровок от Оскары к Юго-Восточной Галлии был бы почти невозможен, если бы не благоприятствовала погода. Начнись обычные в эту пору дожди – и армия увязла бы в грязи. Но удача пока что сопутствовала Эду. Каинон был сильной крепостью, но оказался захвачен врасплох, а его владелец был способен сопротивляться в еще меньшей степени, чем его замок. Подвешенный над раскаленным горном, он не только сознался в намерении открыть данам путь по Лигеру до Тура, Вьенна и Пуатье, но и назвал имена тех, кто был с ним в сговоре – сеньеров Новилака и Алингавенса, а также бароноа Кондатенского. Все это были по преимуществу мелкие сеньеры, державшие свои владения на Лигере и в Андегавах, и недовольные тем, что другие вырвали у Фортуны кусок пожирнее. Согласно их замыслам, викинги, в конце осени, до того, как станет лед, должны были высадиться у Нанта, и, не встретив сопротивления, подняться вверх по Лигеру. Тогда же герцог Бургундский должен был двинуться на город святого Ремигия. При общей кровавой неразберихе, которя неминуемо должна была тут возникнуть, все этим сеньеры Новилакские и прочая и намеревались вырвать свой сочный кусок добычи. Викинги, как правило, пресытившись грабежом, уходили из захваченных городов, королевская же и герцогская армии взаимно обескровят друг друга, и вот тогда богатейшие города Галлии, такие, как Тур, Вьенн, Лимовик, Пуатье, а может быть, и Орлеан, окажутся беззащитны перед каждым, кто сумел сохранить силы и наглость. Причины замыслов были несложны и отнюдь не строились на тонких политических расчетах – а просто: если один такой, раньше еще более нищий, чем мы, сумел стать королем, то мы чем хуже?

И запылали костры, деревья превратились в виселицы, а пруды – в общие могилы. Расправа была быстрой, но страшной. Эд не знал жалости к заговорщикам. Уничтожены были не только люди. Владения Новилака, Кондатенса и Алингавенса сравняли с землей. Этой судьбы избежала только крепость Каинон, украсившаяся над вратами головой своего бывшего сеньера – в силу удобства расположения и прочности укреплений. Эд объявил Каинон неотчуждаемой собственностью короны.

Однако, хотя гадюшник вокруг Лигера и был выжжен, опасность втрожения оставалась. Осторожность никак не принадлежала к добродетелям данов, а если уж их поманили добычей, то тут даже гром с ясного неба не мог их остановить, а на судьбу союзников им наверняка было в высшей степени наплевать, в самом деле, на кой черт нужны такие союзники?

Все оставалось на своих местах. Даны. Бургунды. Лотаринги. И лишь твердая рука удержит корабль Нейстрии в равновесии, когда ударит по нему очередная волна.

Оставив в Каиноне верный гарнизон, Эд повернул войско по замиренным областям обратно. Через Туронский лес.

– Но ведь здесь, похоже, была деревня? – Сидя в седле, щурясь в лучах заката, он оглядывал окрестность, пытаясь угадать в ней нечто знакомое.

– Была, – ответил кто-то из дружинников. – Только ее в прошлую войну даны подчистую сожгли. Если кто из здешних и уцелел тогда, все равно с голоду подохли или разбежались.

Передовой отряд выехал на берег Лигера. Перед ними расстилался пустырь, густо заросший тем неистребимым кустарником, который обычно побивает места пожарищ. Вдали шумел лес, подернутый желтой дымкой. Сентябрь подходил к концу, и в тех краях, что война обошла стороной, уже сняли урожай.

– Ладно. Становись лагерем. Ночевать будем здесь.

Солдаты с гомоном разбрелись по пустырю, выворачивая из развалин подходящие лесины для костров. Больше там ничего не искали – после данов грабить было нечего. Кое-кто примеривался бить рыбу с плеса. Все было как всегда… они хорошо запаслись продовольствием и вином из разграбленных домов вассалов-предателей и готовы были ночевать где угодно. Впрочем, окажись деревня на месте, они бы и свежатинкой не побрезговали… но ее здесь не было. Хотя Эду деревня была нужна только для одного. Он хотел спросить, где здесь похоронен мельник. И похоронен ли вообще. Он не стал спрашивать об этом Азарику, предвидя, что это будет ей слишком больно, но знать – хотел. Возможно, это сделали Эттинги… только единственный оставшийся в живых Эттинг сейчас шлепает по Компендию, цепляясь на королевин подол.

Теперь уже не узнать.

Он постоял, кусая губы. Затем подозвал Жерара, оруженосца, и велел седлать коня. И предупредить часовых, что он, Эд, уезжает до света в лес. Жерар, здоровенный детина, прижал к груди мощные кулачищи.

– Ночью? В лес? Одному? Да там же и нечистая сила, и волки, и мятежники бродят! Ваше величество, возьмите хоть меня с собой!

Эд зыркнул на него так, что Жерар проглотил язык и незамедлительно ринулся исполнять поручение. Правда, временами оглядывался и жалобно моргал – надеялся, что король передумает и позволит ехать с ним. Напрасно надеялся. Жерар, конечно, был человеком верным, но не настолько, чтобы Эд мог ему доверять. За всю жизнь у Эда был только один оруженосец, которому он полностью доверял. Доверял и теперь… только он… она уже не была его оружносцем.

Пока он огибал излучину реки, спустилась ночь. Но Эд хорошо видел в темноте – привык за время бродяжьей и разбойничьей жизни. Он искал… если бы он сам мог определить, что он искал! По крайней мере, он должен был увидеть то самое место.

Только по ивняку и зарослям бузины он его и узнал. Ничего здесь не осталось. Обломки плотины затянуло илом, занесло песком, пепел от мельницы и хижины его владельца давно разнес ветер.

И все же – он был уверен – именно здесь четыре года назад, может быть, день в день, прокатившись по лесу, остановилась императорская охота, чтобы найти себе новое развлечение. Все закрутилось перед глазами в дикой пляске – императрица с золотыми волосами, выпевающая свою злобную литанию, придворные, доезжачие, священники, старик с окровавленным лицом, девочка в посконной рубахе, мечущаяся у костра из горящих книг… нет. Нет. Сейчас не время для подобных воспоминаний. Это уже было. Потом.

Он спрыгнул с коня и повел его за собой в поводу. Внезапно что-то хрустнуло под ногой. Он нагнулся и отскочил, как ужаленный. Сапог его наступил на человеческий череп. Против воли он ощутил, как его колотит. Господи, неужели еще и это? Мало убить по незнанию родного отца, нужно еще и попрать ногой его кости? Усилием воли он подавил в себе дрожь и поднял череп, взглянул в его пустые глазницы. Кость была совершенно бела и уже покрывалась известковой коркой. Эд знал, что это значит. Череп был слишком стар и не мог принадлежать Одвину.

Потом он смутно вспомнил скелет, болтавшийся под потолком в хижине мельника, и который он сам же во время всеобщего погрома разнес на куски.

А это означало – хижина мельника была здесь. А также – никто после сюда не возвращался и ничего не трогал.

Он отбросил череп и вытащил из ножен меч.

Копал он долго. Хотя единственным свидетельством в пользу этих трудов были вопли Кочерыжки о том, что у мельника-колдуна имелся погреб, в котором наверняка было кое-что припрятано. И это при том, что усопший смертью неправедной аббат врал гораздо чаще, чем молился, а в доме мельника уж точно ни разу в жизни не бывал. Но он чувствовал какое-то злобное, ни с чем не сравнимое удовольствие от того, что благородное лезвие родового меча (чьего рода, кто объяснит?) заменяло простой заступ или лопату. Вытирал пот со лба и вновь вонзал Санктиль в сырую черную землю. Он действовал уже бездумно и мог бы работать так до самого рассвета, пока меч не ударился о что-то твердое.