– Я его уничтожу, – шептал Роберт сквозь бурю этих звуков. – Я уничтожу его.

– Пошла прочь, потаскуха одноглазая! Это ж надо – такой наглости набраться – среди бела дня ломиться в мужскую обитель! Может, и есть такие развратные монастыри, куда девицы денно и нощно, как к себе домой, хаживают, только у нас здесь дом Божий и порядки строгие…

Но Деделла не уходила, только уворачивалась от взмахов посоха, которым пытался огреть ее привратник. Шесть лет назад другой привратник другого монастыря также гнал ее от ворот, куда ее прибило отчаяние. Сейчас отчаяние было побеждено упрямством – возможно, фамильной чертой Эттингов.

– Ты что орешь, Ансельм? Монахи уж и мессу петь перестали, все шеи посворачивали в сторону ворот…

Из калитки в запертых воротах, ловко орудуя костылями, появился мужчина на пару лет старше Деделлы. светловолосый, светлобородый, с карими глазами – одним словом, всем бы хорош, если б ноги были целы. Он окинул Деделлу совершенно однозначным взглядом, но это ее не смутило – в дороге она и не с таким сталкивалась.

– Не лезь, Фридеберт, – заявил привратник. – Это потаскушка… а может, помешанная. Пошла вон, говорю, а то приору пожалуюсь, и он прикажет тебя высечь!

– Я не уйду. Здесь у меня племянник, – твердо сказала Деделла.

– Знаем мы этих племянников – ростом с воротный столб, и рожа – на коне объезжать!

– Нет. Мой племянник маленький. Ему семь лет.

Колченогий Фридеберт, до этого слушавший перебранку без особого интереса, перестал обшаривать Деделлу взглядом и встрепенулся.

– Погоди! Как зовут твоего племянника?

– Винифрид… он из рода Эттингов… и я тоже.

– Малыш Винифрид и вправду живет здесь…

Деделла охнула и прижала руки к груди. Но Фридеберт хмурился.

– Только где ж ты раньше была, женщина? Нам было сказано, что Винифрид – круглый сирота, и все родные у него умерли.

– Я… была далеко. – Упрямство Деделлы как-то разом оборвалось, как натянутая струна, она готова была разрыдаться и признаться этому человеку во всем. Но – что-то удерживало ее от того, чтобы рассказать правду. – Я только недавно узнала о нем… и сразу поспешила сюда.

– Ясное дело! – снова вмешался привратник. – Хочет выдать себя за родственницу королевского крестника и подкормиться с этого дела. У, бессовестная!

– Я не лгу! Пропустите меня к нему! Пропустите, а то я буду стоять здесь, пока не врасту в землю!

– Успокойся, женщина, – сказал колченогий довольно доброжелательно. – Во-первых, тебя сюда не пустят. Во-вторых, твоего племянника сейчас все равно нет в монастыре…

– Куда вы его подевали? – Деделла заметалась на месте, как собака, потерявшая след, но готовая снова ринуться в бег.

Фридеберт внимательно посмотрел на нее, но теперь выражение его глаз было уже совершенно иным.

– Да… похоже, ты действительно была далеко. Хорошо. Тебя сюда не впустят, зато мне можно выходить – я не монах. Пошли отсюда, посидим, потолкуем.

– Ах вот оно что у тебя на уме! – взвился привратник. – «Посидим, потолкуем…» Думаешь, если у приора в приятелях, можно под монастырскими стенами непотребство творить? Ах ты. рожа наглая, недаром тебя Фарисеем прозывают!

– Фарисеем называть меня никому, кроме приора, не дозволено. – Колченогий говорил без всякой злобы, но с полной уверенностью в том, что собирается предпринять. – Так что вернусь – держись от меня подальше. Иначе зашибу костылем.

Они обошли монастырскую стену там, где она граничила с городской чертой. Дальше тропа уводила вниз, к подножию холма. Но Фарисей-Фридеберт спускаться не стал – очевидно, хромота давала себя знать. Он уселся на травянистом пригорке и сделал движение, приглашающее Деделлу сесть рядом.

– Как твое имя, женщина из Эттингов?

– Деделла.

После такого вступления она ожидала, что он расскажет ей что-нибудь о Винифриде, однако он неожиданно спросил:

– Скажи мне, Деделла, у тебя действительно нет глаза – или это так, чтобы милостыню просить?

– Я тебя убью! – заорала она, не выдержав насмешки.

Он ухмыльнулся.

– Не возражаю. Давненько меня не собирались убивать красивые женщины, хотя бы и одноглазые.

Она усилием воли пыталась подавить в себе гнев. Но безуспешно.

– Тебя мало убить. Я прошла сто дорог, надеясь увидеть племянника, а ты привел меня сюда, чтобы покуражиться над моим увечьем!

Он покачал головой, и она разобрала, что на самом деле усмешка у него грустная.

– Я не куражусь. Наоборот. Мы, увечные, должны помогать друг другу.