Отчаяние захлестнуло его. И тогда он решил умереть. Как христианин, он не мог наложить на себя руки. Достойная смерть в бою – вот чего жаждала его измученная душа.

В этот-то день все и кончилось. В день сражения у Барсучьего Горба, когда он так и не сумел погибнуть. Кончилось, потому что он понял для себя нечто важное: ни героем, ни мучеником ему быть не суждено.

Да, именно тогда он очутился по другую сторону пропасти. А вовсе не в тот день, когда он не решился последовать за братом, отлученным от церкви и проклятым. К тому времени все уже было предрешено. Ему не в чем было себя упрекнуть – Эд сам отказался принять его помощь. Помощь Озрика он, однако, принял не размышляя…

И эти двое ушли в свою сторону, а он – в свою.

Последующие два года были самыми счастливыми в его жизни. Кругом бушевала война, иноплеменное нашествие заливало страну, мор и голод косили людей и былые друзья и соратники барахтались в крови и грязи, а жизнь его в Трисе протекала словно в розовом саду любви. Они с Аолой забыли обо всем, да и что стоили пустые слова обещаний и узы родства перед тем, что их захватило? Поверенной их любви была теперь сестра Аолы герцогиня Суассонская, благоговевшая перед столь высоким чувством. К сожалению, кроме всего прочего, они забыли, что война всегда была родной стихией Эда. Низвергнутый, казалось, в бездну, он не только сумел подняться, но и стал героем всей Нейстрии, сняв осаду с Парижа и одержав неслыханную победу у Соколиной Горы, где полегло неисчислимое количество норманнов. Но героем он был отнюдь не бескорыстным. Он был в своем праве и требовал теперь своего. И в это «свое» входила Аола, невеста.

И тогда появился канцлер Фульк, которому со временем Роберт начинал доверять все больше и больше. Епископ многое знал о Силах Тьмы и преисподней, и сумел предоставить Роберту неоспоримые доказательства связи его брата с оными силами. Тогда он и раскрыл ему подлинное лицо Озрика-Азарики, адского порождения, демона, приносящего Эду удачу во всех его делах, но чутко сторожащему его душу, дабы в надлежащее время уволочь ее к дьяволу, истинному его хозяину. И, однако же, дело было не в Оборотне. Дело было в Эде.

Вопрос об убийстве встал не сразу. Все-таки страшное это было преступление, и братская привязанность еще не умерла в душе Роберта. Но Фульк исподволь и неуклонно вел его к этому решению. Уж если Бог судил, что Робертинам предстоит сменить на престоле Каролингов, не достойнее и справедливее ли будет, если трон займет законный представитель рода, а не побочный его отпрыск? И даже когда Эд уже объявил себя королем, довод этот сохранял смысл, тем более, что Эд сам подкрепил его основания, передав Роберту в лен графство Парижское, что было почти равносильно провозглашению его своим преемником.

Но более, чем Фульк, к решающему выбору Роберта подтолкнула Аола. Она рыдала, она ломала руки, разметав свои роскошные косы, и он не мог этого выдержать. Что поделаешь? Их с Робертом отношения давно перешли стадию платонических вздохов и робких поцелуев, а насколько далеко простирается равнодушие Эда – неизвестно. Поэтому она спешила упредить события. А если он, Роберт, боится греха, она примет его на себя, все, из любви к нему, сделает своими руками…

И он дал согласие. Видит Бог, скольких мучений, скольких бессонных ночей это ему стоил. Но отступить уже было невозможно.

Все рухнуло в одночасье. И настал этот ужас: нет Аолы, нет жизни, нет просвета.

А потом Эд вновь призвал из небытия своего демона – на сей раз в облике женщины. Казалось, он поставил себе целью проверять, как далеко он может зайти в нарушении дозволенного и как долго мир может это стерпеть.

Мир стерпел, брошенный окружающим вызов был проглочен. Роберт грыз себе руки от ненависти, но и он вынужден был терпеть. Он напоминал себе – демон, занявший место Аолы, может временно торжествовать победу, но наследником престола остается он, Роберт.

Ему не долго пришлось утешаться сознанием этого. У Эда родился сын, наследник. Роберт был отброшен от трона. Он пережил этот удар. Однако случившееся заставило его усомниться в том, что супруга Эда является демоном. По здравому размышлении он понял, что это просто женщина – ловкая, хитрая и безжалостная, как раз под стать своему мужу. Именно такая тварь оттеснила нежную Аолу!

А Эд все испытывал долготерпение, на сей раз уже не только подданных, но и окружающих властителей. Он объявил свою жену прямой и законной наследницей Каролингов, внучкой Людовика Благочестивого, и на этом основании предъявил свои претензии уже на императорский престол. Не иначе, королева Теодерада, как ее теперь приказано было именовать, внушила ему это. Не, похоже, в своих честолюбивых устремлениях она несколько просчиталась. Папских легат в Лаоне от имени святого престола заявил, что, поскольку король и королева являются близкими родственниками, брак этот должно считать незаконным, и он подлежит расторжению. На что Эд в самом надменном тоне ответил легату, что, ежели папа Римский будет настаивать на расторжении брака и вообще соваться в его дела, он откроет норманнам, которые, как ему хорошо известно, сейчас готовят новое наступление, прямой путь на Рим, и тогда – пусть твердит свою молитву «de furore normannorum libere nos, Domini», может, она его и спасет.

Неизвестно, как поступил бы Эд, если бы наступление северных варваров действительно развернулось в этом направлении. Однако в памяти норманнов было еще слишком свежо поражение у Соколиной Горы три года назад, и они двинулись через Австразию, по владениям Арнульфа Каринтийского. Выгоды это им не принесло. Арнульф теперь не мог оставаться сторонним зрителем, а полководцем он был смелым и удачливым, благодаря чему он (как и Эд) получил корону. В сражении под Луденом в 891 году Арнульф одержал полную победу над норманнами, и в последующие годы они оставили земли франков в покое, обратив свои взоры к берегам Альбиона. Это возродило надежды Роберта на папу. Напрасно. Итальянские сеньеры вели ожесточенную войну за все еще вакантную императорскую корону. Особенно яростно добивался ее правнук Карла Великого Гвидо из Сполето. В том же знаменательном 891 году он захватил Рим, и запертому в собственном городе наместнику святого Петра было совсем не до того, чтобы творить и расторгать брачные союзы в далекой Нейстрии.