— Не ври, — и не подумаю.

— Я, милок, отродясь не врал. Мне по службе нельзя.

— Вот как! Какая ж служба, Мокичев?

— Взвод пешей разведки.

Лоза пристально взглянула в лицо партизану — и внезапно, точно лицо это осветили сильной лампой, увидела, что оно в шрамах; что глаза у парня «стальные», и это «стальные» относится не только к их цвету, но и к их выражению; что чуб, начесанный на ухо, вовсе не для красоты или ухарства, а прикрывает рваный, не до конца залеченный рубец.

— А все-таки расскажи.

— Ладно. Не пяться потом. Зевоты не прощаю, браток.

— Я выспался. Не стану зевать.

Мокичев уселся поудобнее, уперся спиною в сосну, набрал побольше воздуха в легкие, будто собрался нырять в глубину, сказал:

— Ну, айда. Терпи, дорогой.

— Ага, терплю.

— Так… Рожден я в Верхне-Кыштымском заводе в одна тысяча девятьсот первом году, в семье каменщика-печника Василия Мокичева и Марии Васильевны, любезной маменьки моей.

«Всего восемнадцать, гляди-ка ты, а весь битый», — машинально подсчитала Лоза.

— С тринадцати моих годочков, уважаемый Александр, как все мои прочие однолетки, пошел я на механический деньгу зашибать, на хлеб и рубаху себе хотя бы. Ровно половину года был я в литейке ученик, проще сказать — мальчонка на побегушках — за водкой, табаком или еще за чем-нибудь.

Однако помяну и то, что глядел я во все глаза, как оживает литье, и чем один мастер от другого отличен бывает, и почему — брак на печах. А оттого интерес мой, что не могу я терпеть, милок, никакую работу спустя рукава делать, а, напротив того, в каждом деле впереди желаю идти. И не завируха я, а говорю, как есть.

— Я верю.

— Минула половина года, значит, и видя мое такое старание, произвели меня в формовщики, огольца. Оно бы и ничего, да только окрест нищета, и бесправие, и обман, и обсчеты на каждом, поверь, шагу. Еще и то учти: половина России в окопах, остатняя половина на пашне и заводах пуп надрывает. И управляющий, и мастера, и поп, и кулак, и морда из околотка — все нам начальство, и каждому кланяйся до сапог и спиной, и рублем.

А мне характер не велит перед всяким шапку ломать и поддакивать, не для того я родился на русскую эту землю, браток.

Потому и темно на душе было, скажу тебе без обиняков. Вот только песней и спасался. С работы иду, на работу иду — частоговорку выкрикиваю, что прилепилась ко мне:

А еще для души начальство поношу всеми известными мне словами и кое-какие тайные поручения выполняю по линии РСДРП.

Короче сказать, в четырнадцать своих годочков влип я в кутузку нашу кыштымскую — два шага в ширину, два в длину, и высота — столько же.

Бог тебя упаси помыслить, будто кража случилась или — нож. Отнюдь нет.

Клеил я на заводах прокламации Российской социал-демократической рабочей партии большевиков. А какие они, листовки, ты, чать, не хуже меня понимаешь.

Ладно. Отсидел я сколь надо, побили меня кулачищами для острастки и выкинули с крыльца.

«Иди, — говорят, — и думай… А не то башку отвинтим и в огород поставим — птиц пугать».

Я им кулак показал, объясняю:

— Ваши рожи не птиц, а людей пугают, чучела!

Они меж собой долдонят: «Он, видать, порченый». И пальцами подле виска крутят.

В семнадцатом году явился я в околоток, любопытствую: «Станете мне башку отвинчивать, или я — вам?» А они, морды, помалкивают, под ними земля разверзлась, и все пули Руси — в них, так им блазнится.

В том же семнадцатом обманул я своих родителей впервые на веку. Пришел, значит, с работы и говорю очень, вроде бы, достоверно: так и так, мои дорогие родители, решил я зашибить копейку и нынче на томилках жогарем поработаю, мама. Дайте мне хлеба на двое суток. И луку немного.

А надо тебе пояснить: томилки — это томильные печи, в каких уголь выжигают средь леса. «Кабаны» еще, по-другому сказать.

Батюшка сам в свое время уголь в кучах для домны «сидел» — и оттого впрямь решил, что я на куренную работу собрался.

Ладно. Надеваю крошни на спину — еда кое-какая да смена белья, — невелик груз, и шагаю — куда бы ты думал? — не в лес, к жогарям, а на станцию.

А там уже собрался двадцать один человек, я — двадцать второй: красные добровольцы, на дутовский фронт, под Оренбург.