Гость наливает стакан вина, выбирает руками лучший кусочек мяса и дает то и другое хозяйке. Та благоговейно принимает это и изливается в потоках красноречия и всяких пожеланий. Мы в это время стоим, не зная, что делать, должно быть, преглупо улыбаемся и киваем головой.

Только наш молодой учитель не смущается и очень доволен. Он пьет и уверяет, что иначе хозяева обидятся. Но не хмелеет. Я не узнаю его. В родной обстановке с него точно сползла сусальная позолота культуры и под ней оказался непосредственный, первобытный пирующий абхаз.

Мингрельские и греческие женщины порабощены, угнетены, работают за мужчин, не пользуются никакими правами. Можно видеть, как гречанка согнувшись тащит из леса на спине целый воз хвороста, а ее муж, грек, в это время дремлет на солнышке.

Абхазские женщины совсем на ином положении. Исстари они занимали общественные должности, даже участвовали в войнах, бывают всюду, где мужчины, на собраниях, скачках, в гостях. Они политически развиты, очень разговорчивы, жизнерадостны. Правда, в домашнем быту абхазов много самобытного, своеобразного и патриархального. Например, молодая, вышедшая замуж женщина не смеет первая заговаривать с родителями мужа. Первое время супруги избегают вместе попадаться на глаза родителям и избегают нежностей при них. Как-то ночью нас провожали от хутора до хутора двое абхазов-братьев; старший ехал с нами, а другой все отставал и держался на почтительном расстоянии в темноте.

— Мой младший брат недавно женился, а потому не должен показываться мне на глаза.

Да, странные обычаи, но женского, восточного угнетения среди абхазов все-таки нет.

Это описание абхазских обычаев и нравов мне хочется закончить рассказом об эпизоде, который я слышала под липой в живописном абхазском хуторе.

Умерла русская, бедная, одинокая учительница, которая при жизни иногда навещала одного из своих учеников-абхазов и как-то, может быть, даже не придавая особого значения своим словам, сказала ему, что хотела бы быть похороненной у него во дворе, под липой.

Учителя сложились и устроили ей скромные похороны. Никто из близких, кроме группы учителей, не шел за ее гробом. У ворот кладбища процессию остановил бедно одетый, запыленный, видимо, издалека приехавший абхаз на двуколке.

— Я пришел исполнить свой долг, — сказал он, — взять ее тело и похоронить под липой, как она велела.

Тело поставили на двуколку. Абхаз поблагодарил учителей за то, что они потрудились, поблагодарил, точно покойница была его родной матерью, и погнал мула.

Много патриархально-человечного сохранилось в этом голубоглазом народе изумрудно-голубой страны.

На Военно-Сухумской дороге, в живописном ущелье Цибельды, я встретила тов. Шлатера, замнаркомвнудела Абхазии, грозу бандитов. С отрядом и с шестью арестованными им бандитами-сванами (за каждым числилось по несколько убийств) он возвращался с перевала из Малой Сванетии (Абхазской), где произошло несколько преступлений на почве кровавой мести. Арестованные бандиты шли под конвоем с винтовками за спиной (патронные пояса у них отобрали), были бледны и дико, как затравленные звери, озирались из-под своих белых войлочных панам. На одном молодом бандите была красная куртка, а поверх, в виде безрукавки, медвежья шкура.

Тов. Шлатер, по матери абхазец, по отцу — немец. Говорят, унаследовал от обоих отличительные качества этих наций — мужество и стальное упрямство. В горах, в лесу, выслеживая бандитов, каждую минуту ожидая нападения, Шлатер и его люди почти не спали, не раздевались.

Тем не менее энергия его так велика, что он ни минуты не остается спокойным, волнует лошадь, джигитует (в Сухуме на скачках он взял первый приз за джигитовку).

Мы расположились на привал у родника, на разостланной бурке. Шлатер рассказывал;

— Мы должны были изловить одного важного бандита, за которым числилось много преступлений. Он недавно женился и скрывался в горах с женой. Жена его — джигит, в черкеске, бритая голова, кинжал, винтовка… Ну, выследили мы их. В перестрелке бандит был убит, а ее хотели взять живой. Защищалась свирепо. Ранила одного из моих людей, сама застрелилась… Вот каковы эти сванки! Еще любопытный эпизод. Сообщают мне, что жена сванского священника готовится убить одну женщину. Кровавая месть. Попадья эта ушла от мужа с молодым сваном в горы. Но потом вернулась к мужу. И вот сестра священника, чтобы смыть позор, убила свана. Теперь попадья и подстерегает ее, чтобы отомстить за возлюбленного. Сделали мы у попадьи обыск. Нашли карабин. Попадья не защищалась, не просила оставить ей карабин, как всегда делают в подобных случаях. Погладила и поцеловала карабин, как мать ребенка, и, бережно передавая мне, сказала:

«Я знаю, мой карабин, что мне не удержать тебя, но клянусь тобой, что я все-таки отомщу».

Можно с уверенностью сказать, — отомстит. Шлатер замолчал. Мы все задумались. Быстро темнело. Жуткие скалы придвинулись ближе. Ревел поток. Из высоко черневшей пещеры бесшумно вылетел орел и стал описывать круги. Бандит в медвежьей шкуре угрюмо следил за пернатым хищником.

Вечером, на Сухумской набережной, под пальмами, мы пили абхазский нарзан — анкару. Тов. Бахтадзе, зампредсовнаркома и предчека, убеждал меня отказаться от «сумасбродного намерения» перебраться в Карачай через перевал.