— В последний раз ты испортил дело. Даже у тебя хватит мозгов, чтобы не отрицать этого. Бюро не любит расхлебывать кашу, заваренную кем-то из его агентов. Сам знаешь, чем это кончается. Если натворишь еще что-нибудь, вылетишь с треском. Я сделаю это и не посмотрю на газетные заголовки. Ты понял меня?

Плохо делал…

— Филдинг, если в квартире что-то есть, я непременно найду.

— Лавкрафт, на этот раз у тебя нет выбора. Даю тебе неделю. Ровно семь дней, чтобы точно выяснить, где скрывается Нортон.

— Между прочим, Филдинг, — язвительно ответил Эндрю, — если бы я не знал вас как облупленного, то решил бы, что это угроза.

Филдинг смачно выругался.

— Нет, черт побери! Это не угроза, а твердое обещание! — рявкнул он и дал отбой.

Кипевший от гнева Эндрю осторожно повесил трубку. Может быть, оно и к лучшему, что его послали в Оуквуд. Будь он поближе к Нью-Йорку, эта скотина Филдинг получил бы хорошего пинка в тощий зад.

Эндрю начал с ящика тумбочки, на которой стоял давно остывший завтрак. Справиться с неприятными воспоминаниями оказалось труднее, чем он думал. Пришлось отложить их на потом и сосредоточиться на деле.

К чертовой матери Филдинга! — решил он, вынимая ящик из тумбочки.

Он осторожно приподнял ящик, стараясь не трогать его содержимого, и проверил, нет ли там тайника или двойного дна. Ничего подобного. На стенках и задней стороне тоже ничего не было.

Он поставил ящик на кровать, обшарил полку, а затем тщательно осмотрел внутренности тумбочки. Тоже ничего необычного.

Что будет, если его отстранят от следствия? ФБР пошлет другого агента, который должен будет преуспеть там, где он, Эндрю Лавкрафт, потерпел неудачу. От этой мысли у него свело внутренности. Но профессиональные соображения были тут ни при чем; его реакция объяснялась обычной ревностью. Неужели другой мужчина, другой агент, человек, которого он наверняка знает, будет прикасаться к Гейл так же, как он сам, целовать ее и получать такой же пылкий ответ? Ему захотелось придушить Филдинга собственными руками.

Пытаясь отвлечься от опасных мыслей, он повернулся к кровати, уставился на ящик и начал тщательно осматривать его содержимое. Его одолевали угрызения совести.

Гейл — объект наблюдения, приятель, уговаривал себя Эндрю. Не забывай, она всего лишь объект.

Он тяжело вздохнул и продолжил осмотр. Ничего необычного в ящике не было. Коробка с бумажными носовыми платками. Хрустальная вазочка с побрякушками: колечко с голубовато-зеленым камнем, наверняка не имеющее никакой ценности; серьги в виде заклепок; жемчуг и изумруды, судя по всему, настоящие; еще одни серьги — сцепленные друг с другом маленькие золотые обручи. Несколько коробочек с лекарствами, продающимися в любой аптеке; неоткупоренная бутылочка с женскими поливитаминами. Книга с новеньким подвенечным платьем на обложке, заложенная розовой закладкой с кисточками.

Обычные, ничем не примечательные вещи, которые лежат в тумбочке каждой женщины. Впрочем, украшений маловато. Лавкрафт по собственному опыту знал, что большинство американок питает смешную, но простительную страсть к побрякушкам — как к драгоценностям, так и к бижутерии.

Эндрю снял ящик с кровати и уже собирался вставить его в гнездо, как вдруг заметил, что под коробкой с носовыми платками что-то лежит.

Он слегка нахмурился, снова поставил ящик на кровать, осторожно вынул коробочку и отставил ее в сторону. Присмотревшись, Лавкрафт увидел четыре карманных календарика, скрепленных зеленой аптечной резинкой. Именно в таких календариках его приемная мать отмечала все важные даты — от визитов к зубному врачу до посещений местного клуба бриджа. В том, что Гейл хранит старые календари, нет ничего особенного. Многие делают это по самым разным причинам. Например, в подвале его матери стоял целый пластмассовый ящик, битком набитый календариками за период, который намного превышал рекомендуемый финансовыми органами срок хранения платежных документов.

Черт побери, а то, что эти четыре календаря охватывают тридцать пять месяцев пребывания в подполье ее брата, всего лишь дурацкое совпадение или?..

Эндрю поднял календарики и снял с них резинку. Естественно, первый из них относился к тому году, когда Нортон ударился в бега. Он исчез в октябре. Тридцать один день. Никаких отметок. Лавкрафт быстро осмотрел даты ноября и готов был перейти к декабрю, как вдруг увидел рядом с двадцать первым числом еле заметную красную галочку. Тщательно изучив ее, он пришел к выводу, что это не типографский брак, а самая настоящая микроскопическая отметка, сделанная красными чернилами.

Первый контакт Кристофера Нортона с его малышкой-сестрой состоялся двадцать первого ноября. Эндрю знал об этом из донесения агента. Тогда неопытный беглец оставил след в линиях связи.

Совпадения не было. Он готов был поставить на кон свой значок сотрудника ФБР.

Эндрю получил первое реальное свидетельство того, что Нортон поддерживал связь с сестрой. А три оставшихся календаря, которые он продолжал сжимать в руке, подтверждают, что ублюдок находился в контакте с Гейл все это время.

Лавкрафт посмотрел на часы. Гейл пробыла в клинике лишь час. Он может заниматься поисками как минимум еще час. Эндрю сел на кровать и начал просматривать календарики, мысленно составляя донесение Филдингу.

Контакты осуществлялись каждые шесть — десять недель. Второй день после двенадцати недель был отмечен смеющейся рожицей. Форма отметок менялась: встречались и маленькие прямоугольники, и еле заметные галочки. Иногда под названием месяца были написаны буквы латинского алфавита.

Прежде чем поднести к глазам последний календарик, Лавкрафт посмотрел на часы и понял, что прошло уже полчаса. Первая отметка — маленький прямоугольник — стояла напротив последнего дня февраля. От следующей отметки ее отделяло семь недель. Третья появилась через десять недель, в июне; под названием месяца красовалась буква «С».