— Сам не знаю. Вдруг вспомнил о ней. Видел ее фото в каком-то журнале.

— Ну да, пресса ее любит. Эти ее ковбойская шляпа и высокие сапоги. Причем она действительно так ходит. Шикарная штучка!

— А тебя пресса все еще любит?

— По правде говоря, дела идут как никогда хорошо, — кивнул Алекс. — Но давай на секунду вернемся к нашему разговору о правде. Ты знаешь, что моя книга по-прежнему занимает пятое место в списке? А после съемок для рекламы шампанского — два телеспектакля, причем один планируется как внеочередной показ вечером в воскресенье. Я там играю священника, который сперва утрачивает веру, а потом — после смерти сестры от лейкемии — снова ее обретает. А теперь посмотри мне прямо в глаза и скажи, что я должен был открыть правду в своей книге. Ну и кому от этого стало бы лучше?

— Алекс, — после короткого раздумья начал я, — если бы ты откровенно рассказал все-все, до конца, то, возможно, играл бы сейчас не в телеспектаклях, а в полнометражных фильмах.

— У тебя еще нос не дорос меня учить!

— И рекламировал бы французское шампанское, а не американское, которое на вкус будто газировка с сиропом.

— Надо же, какой настырный!

Икру уже успели убрать, и нам подали основное блюдо, которое принесли на тяжелой тарелке под серебряной крышкой, какие до сих пор сохранились в старых отелях. Жареный цыпленок. Именно то, что любит Алекс. Должно быть, очень вкусно, но мне почему-то не хотелось есть. Мысленно я постоянно возвращался к тому, как Белинда в своем вызывающем наряде проталкивается к входу в концертный зал.

У меня вдруг возникло нехорошее предчувствие. Я понял, что смотрю на наше с Алексом отражение в зеркале. И своем атласном кремовом халате Алекс выглядел просто блестяще и очень по-декадентски. На висках ни единого седого волоска. Никогда еще он так не был похож на восковую копию самого себя из музея восковых фигур.

— Эй, Джер, очнись! — щелкнул пальцами Алекс. — У тебя такой вид, точно ты увидел привидение.

— Нет, я просто думаю. Какая, к черту, разница, продается правда или нет! Правда есть правда, даже если из-за нее ты можешь опуститься на самое дно.

— Вот умора! — рассмеялся Алекс. — Ну да, правда и Бог, и Зубная фея, и Санта-Клаус.

— Алекс, а ты, случайно, не знаешь кого-нибудь из важных шишек «Юнайтед театрикалз»?

Я знаю, что любой американский подросток будет счастлив познакомиться с Алексом Клементайном. Но она даже слышать ничего не хотела… И что-то такое было в выражении ее лица, когда я упомянул его имя…

— Джереми, какое отношение это имеет к правде?

— Так да или нет?

— Конечно знаю. Полные придурки. Пришли с телевидения. Говорю же тебе, Джер, телевидение загнивает. Тот же Морески — режиссер «Полета с шампанским» — мог бы действительно далеко пойти, если бы не связался с телевидением.

— А у тебя, случайно, нет какой-нибудь пикантной истории о ком-нибудь из них? Семейные проблемы, пропавшие или убежавшие из дома дети и все такое…

— Джер, а тебе-то зачем? — удивился Алекс.

— Алекс, я серьезно. Может, ты что-нибудь слышал? Ну, сам знаешь, об исчезнувших подростках или типа того.

— У Эша Ливайна трое мальчишек, но, насколько мне известно, хорошие парни. У Сидни Темплтона вообще нет детей. Есть, правда, пасынок, с которым они играют в гольф. Но к чему эти вопросы?

— А как насчет Морески?

— Только приемная дочь — ребенок Бонни, но девочка сейчас учится где-то в Швейцарии. Наслышан о ней от Сьюзен Джеремайя.

— Что ты имеешь в виду?

— Сьюзен снимала малышку в том фильме, что показывала в Каннах. Сьюзен была без ума от нее, хотела занять в телефильме, но девчушка заперта в женском монастыре там, в Швейцарии, и никто не может до нее добраться. Сьюзен была в жуткой ярости.

Я даже наклонился вперед от волнения. В голове зазвучал сигнал тревоги.

— Что, та самая малышка, о которой ты рассказывал? У которой еще отец парикмахер?

— Да-да. Прелестная крошка. Светлые волосы, детское личико, очень похожа на своего отца — Джорджа Галлахера. Если и есть кто-то совершенно неотразимый, так это Джордж Галлахер. Хм… Нет, не могу… Джер, попробуй цыпленка. У тебя все остынет!

— А сколько ей лет?

— Кому?

— Девочке. Как ее зовут?

— Она еще подросток. Пятнадцать-шестнадцать. Вроде того. А вот имени я, пожалуй, никогда и не слышал.

— Ты уверен, что она в швейцарской школе?

— Да. После Каннов малышка стала просто нарасхват, а потому ее имя и адрес — государственная тайна. Сьюзен так достала Марти, что тот вышвырнул ее из своего офиса. Но не уволил, поскольку явно не может без нее обойтись.

Я чувствовал, как сильно бьется сердце. И мне с большим трудом удалось взять себя в руки, чтобы говорить нормальным тоном.