Я был не в силах пошевелиться, собрать кассеты, отнести их назад в ее комнату.

Но я справился.

Я стоял и как зачарованный смотрел на полки ее шкафа, а сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди.

На нижней полке лежала стопка старых журналов. С обложки лежащего сверху «Кайер дю синема» мне улыбалась Бонни. На обложке «Пари матч» тоже была Бонни. И конечно же, неизменная Бонни на обложках «Штерна» и «Киноревью». И в каждом журнале даже если не было фотографии Бонни, то обязательно встречалось упоминание о ней.

Да, буквально каждый журнал был связан с именем Бонни.

А затем я открыл относительно свежий журнал: «Ньюсуик», примерно годовой давности, — и сразу увидел большой цветной снимок темноглазой секс-богини. Одной рукой она обнимала худого черноволосого мужчину, а другой — белокурую женщину-ребенка, которую я любил. Надпись под фото гласила:

Шесть утра. Серое небо. Пронизывающий ветер.

Я шел от станции метро по Пауэлл-стрит в сторону Юнион-сквер, сам толком не зная, куда иду и что собираюсь делать. Просто искал тихое место, чтобы отдохнуть и подумать.

Я оставил Белинду на кровати под балдахином. Она спала на боку под ворохом старомодных лоскутных одеял, волосы разметались по подушке. Она хорошенько умылась, смыв боевую раскраску для рок-концерта, и уже больше не напоминала уличную девчонку.

Я оставил возле кровати записку: «Уехал в город по делу. Вернусь поздно».

Дело. Какое дело? Слова выбраны специально, чтобы обидеть и озадачить. Все приличные заведения были закрыты. Работали только бары и сомнительные ночные рестораны. Так что я собирался делать? Что я хотел сделать?

Но одно я знал наверняка. После вчерашнего вечера я не смогу жить как прежде, пока не приду к определенному решению.

Ссора с дикими воплями после ее возвращения с рок-концерта.

К ее приходу я уже успел как следует набраться, она же, наоборот, была абсолютно трезвой и выглядела усталой, несмотря на слой штукатурки.

— Что случилось?

— Просто иногда мне становится невмоготу. Вот и все.

— Невмоготу от чего?

— От пребывания в неведении. Я хочу знать, откуда ты такая взялась, что с тобой стряслось, почему ты сбежала. — Я мерил шагами кухню, чувствуя, что вот-вот взорвусь.

«Черт бы тебя побрал, гребаная кинозвезда!»

— Ты же обещал никогда об этом не спрашивать! — Во рту у нее жвачка, глаза блестят, как дешевая бижутерия.

«Кончай строить из себя Лолиту!»

— А я и не спрашиваю. Я пытаюсь объяснить, почему мне иногда становится невмоготу. И почему иногда кажется, что мы обречены. Ты понимаешь, о чем я? — спросил я, швырнув стакан в раковину.

— Кто обречен и почему ты себя так ведешь? — уставившись на разбитый стакан, поинтересовалась Белинда.

— Ты. Я. Потому что все это неправильно. Совсем неправильно.

— Почему неправильно? Разве я мучаю тебя расспросами о твоих женах, о бывших подружках, о твоих любовниках? Стоило мне один раз сходить на концерт, как ты тут же слетаешь с катушек и твердишь, что мы обречены.

— Концерт здесь ни при чем. Я схожу с ума, так как ты перевернула всю мою жизнь, а я до сих пор не знаю, откуда ты взялась, как долго здесь пробудешь, куда потом пойдешь…

— Я никуда не собираюсь идти! С какой стати я должна уходить?! — воскликнула она с обидой в голосе и уже тише добавила: — Хочешь, чтобы я ушла? Я сегодня же ухожу.

— Я вовсе не хочу, чтобы ты уходила. Я живу в постоянном страхе, что ты можешь взять и уйти. Будь оно все проклято! Я сделаю что угодно, лишь бы ты осталась, но я просто хочу сказать, что иногда…

— Никто никогда не говорит просто так! Я здесь. Хочешь — соглашайся, а хочешь — нет, но таковы правила игры. Ради бога, Джереми, сколько можно возвращаться к одному и тому же! Джереми, это ведь мы. И это все принадлежит нам!

— Так, как тебе принадлежит твое тело?

— Да, ради всего святого! — Калифорнийский акцент вдруг куда-то исчез. Хорошо поставленный нейтральный голос. Вот она, настоящая Белинда, Мисс Зарубежная Киноактриса.