Назревал скандал. Эйзенхауэр обратился к отцу с предложением купить еще пару вертолетов, теперь уже у «Боинга». Отец с радостью согласился: наши инженеры их досконально исследуют, многому научатся, лучшее скопируют.

29 декабря 1959 года газеты сообщили о пассажирском вертолете конструкции Александра Сергеевича Яковлева. После появления во время войны в Корее двухвинтовых десантных вертолетов Боинга он тоже сконструировал свой «летающий вагон». Теперь, после получения образцов из США, переделал их в пассажирские.

Но «летающие вагоны» в гражданском варианте не прижились ни у нас, ни в Америке.

Отец провел в США пятнадцать дней. По нынешним представлениям, срок для государственного визита огромный. Сегодня отводится день-другой на переговоры, и партнеры разъезжаются. Время дорого. Тогда, в период знакомства, трудно сказать, что оказывалось в конечном счете важнее: переговоры с президентом или постижение незнакомой страны. Ведь каждая поездка в те дни походила на высадку на неизведанную планету. Наши контакты с миром только начинались.

В последний день визита отцу предстояло выступить по телевидению. Об этом еще в Москве рядили по-разному. У отца долго не могло сложиться к этому однозначного отношения. Ему очень хотелось выступить перед американцами, но это автоматически предопределяло ответное появление в следующем году президента США на советском телевидении. Его особенно боялись. Нет, не того, что все слушатели разом сменят свои симпатии. Об этом особенно не задумывались. Официальные инстанции пришли в ужас от одной возможности вещания нашим рупором пропаганды чуждых идей. Узел разрубил отец, сказавший, что если мы не доверяем своему народу, боимся, что он по первому слову американского президента последует за ним, то мы, то есть руководство, ни гроша не стоим и никому не нужны. Не все согласились с отцом, но спорить не стали.

И вот теперь отец готовился, вернее, волновался в ожидании начала передачи. Не по существу, что сказать американцам, отец знал твердо: он скажет о мире, о сосуществовании и, конечно, о преимуществах социализма, о его скором торжестве повсеместно. Отца волновало, как его покажут на экранах телевизоров, не придумают ли какую-нибудь хитроумную пакость. Он держался настороже и наотрез отказался от услуг гримера. По его представлениям, в гриме содержалась некая доля унижения и даже провокации. Потом станут описывать, как советского премьера подмазывали и подкрашивали. Напрасно его убеждали, что под светом юпитеров его лысина и нос начнут блестеть, покраснеют. Отец держался твердо и победил. Уже после передачи он с гордостью рассказывал, как ему удалось отбить все притязания режиссера.

В студию отец уехал один, а мы в Блейр Хаузе в страшном волнении ожидали, когда же он появится на экране в те годы редкого даже в Штатах цветного телевизора. Но все обошлось. Отец сказал все, что хотел и, попрощавшись на ломаном английском, исчез с экрана. Вот только лицо у него казалось неестественно красного цвета, и при каждом движении предательски поблескивала лысина.

Видимо, в США появления отца перед телезрителями опасались не меньше, чем в Кремле Эйзенхауэра. Как только он ушел из кадра, его сменили сразу три комментатора, начавшие разъяснять, опровергать, уточнять.

Отца подобный прием расстроил, но не рассердил. Мы не в стане друзей, чего тут еще следует ожидать? Смеясь, он посоветовал нашим пропагандистам поучиться у американских и учесть преподанный урок на будущее.

Отец остался доволен увиденным в США. Особенно ему понравились люди — их открытость, непосредственность, дружелюбие.

Говорили о многом, в одних вопросах сближение и не намечалось, в других, почти прийдя к согласию, партнеры, как бы испугавшись, отскакивали на исходные позиции. Обе стороны явно опасались верить друг другу. Вот как вспоминает отец.

«Какой же вопрос был у нас главным? Главный вопрос — договориться о разоружении.

Я видел, что Эйзенхауэра это беспокоит, и серьезно беспокоит. Я чувствовал, что он не рисовался, а действительно хотел договориться о том, чтобы не было войны… В переговорах, а вернее, в разговорах он высказывал:

— Господин Хрущев, я военный человек. Я всю свою жизнь нахожусь на военной службе. Я участвовал в войне, но я очень боюсь войны. Я бы хотел сделать все, чтобы избежать войны. Прежде всего — договориться с вами, это главное…

Я ответил:

— Господин президент, не было бы большего счастья для меня, если бы мы смогли с вами договориться и исключить возможность войны между нашими странами… Но как договориться?

Этот вопрос очень занимал и Эйзенхауэра, и нашу сторону. Это главный вопрос. Остальные, как говорится, производные: как улучшить наши отношения, развить торговлю, экономические, научные, культурные связи.

Мы знали их позицию, они знали нашу. Я не видел, чтобы что-то изменилось в этом вопросе. Я не надеялся, что можно будет договориться.