Нико выбирается из укрытия и боком, осторожно, подходит к Абберлину. Тоненький хвостик ее дрожит, кончики ушей трясутся, а сгорбленная спинка и вовсе придает левретке жалкий вид.

– Не бойся, – Абберлин поднимает собачонку, хотя нагибаться за нею сложно. Но ощущение живого существа в ладони приятно. Он слышит биение сердца Нико и ощущает жар ее тельца.

– Женщины жестоки. Порой куда более жестоки, чем мужчины. Идемте в кабинет.

– Возможно, мне лучше будет…

– Не лучше, Фредерик. То, что произошло сейчас, не имеет к вам отношения. С другой стороны… я никудышный врач, коль собственную жену исцелить не способен.

Теплый язык вылизывал пальцы.

– Думаю, через несколько минут вы увидите совсем иную Мэри. И поверьте, она стоит того, чтобы с ней познакомиться.

Иногда мне хочется убить жену. Подозреваю, что желание это время от времени возникает у любого мужчины, сколь бы то ни было долго связанного брачными узами. В какой-то миг любовь, если она была, уходит, и остается лишь женщина со скучным лицом. Она исполняет роль со старательностью провинциальной актрисы, но время от времени срывается.

И стрелы обвинений летят в самое сердце.

К счастью, Мэри была не из таких.

Любил ли я ее? Когда-то – несомненно.

Мое сердце теряло привычный ритм при виде ее. В голове возникали те самые благоглупости, являющиеся неотъемлемым симптомом влюбленности, и опьяненный разум рисовал самые радужные перспективы. В редкие минуты просветления я понимал, что истинная наша жизнь будет отличаться от нарисованной мною, но чтобы настолько…

Памятью о нашей свадьбе – сухой букет роз и дагеротип, на котором у меня смешное лицо, а Мэри – серьезна. И свадебный альбом с пожеланиями. Сервиз от тетушки. Серебряные кольца для салфеток – от моих родителей.

Погремушка, которой так и не выпало быть использованной.

Мэри хранит ее в шкатулке, изредка достает, разглядывает, и на лице ее появляется выражение величайшей гадливости. Она закрывает шкатулку и прячет в ящик.

Кто виноват? Извечный вопрос.

Я врач. Но я бессилен.

Было время, когда я задавал вопросы – себе и небесам, желая понять, в чем же провинился. Или Мэри виновна в своей неспособности родить дитя? Знаю, что она ощущает за собой вину и пытается бороться с нею, прячет за злостью, колкими словами, которые с каждым разом подбирает все более метко. Когда-нибудь Мэри сломается.

Хорошо, что она не спрашивает о работе, я не смог бы лгать.

Вот еще одна причина… те женщины не понимают, что творят. Они – человеческий скот, несущий гниль в самое стадо. Они – книга, в которой собраны все грехи, все болезни, все уродства рода людского. И сами уродливы.

Доктор, избавьте меня от плода…

И мои руки избавляют.

Каждый раз, обрывая едва-едва зародившуюся жизнь, я чувствую ненависть к той, по чьей вине совершаю этот величайший из грехов. Мэри не простила бы…

А что мне остается делать? Уйти из клиники? Отказаться от работы? И к кому пойдут они? К тому, кто сделает эту же работу, но много хуже… так я думал прежде. Но теперь понимаю, что был не прав. Действовать надо иначе.

И хочется верить, что Мэри одобрила бы мое решение. Впрочем, что я сейчас знаю о своей жене?

Она играет роль хозяйки. И маска дружелюбия идет ей. Абберлин, видевший мельком истинное лицо, поддерживает игру.

Стоило ли мне связываться с этим человеком? Он, несомненно, болен, причем как телом, так и разумом, и духом, и сегодняшний визит – крик отчаяния. Но не получится ли, что, помогая Абберлину, я погублю себя? Вчера идея стать другом тому, кто будет расследовать совершенное мной убийство, выглядела удачной. Сегодня я полон сомнений.

Но отказ будет выглядеть подозрительно.

– Прошу простить меня, господа, – Мэри первой встает из-за стола. – Но я вынуждена вас покинуть. Очень болит голова.