Полинка кричала из-за двери, выплевывая слюну и не пережеванную колбасу, которую она откусывала прямо от палки, сдирая оболочку острыми ноготками.

– Шалава!

– Дура старая!

Все закончилось именно так, как и должно было: однажды Полинка приволокла чемодан из желтой кожи, куда и запихала вещи. И швыряла она их безо всякого к ним почтения, нисколько не заботясь, что ткани помнутся, а острые зубцы «молний» оставят затяжки на тонком трикотаже.

– Ну бывай, сестричка-лисичка, – Леру Полинка обняла, прижалась расцветшим пышным телом. Пахло от нее острыми духами и французским багетом, которого теперь точно никто не купит. И Лерка не выдержала расставания – заплакала. А с нею и Ванька, обычно тихий, заревел, и так трубно, смешно, что слезы сами собой унялись.

– Держись тут. Не кисни с этими шизоидами. Подрастешь – заберу с собой, – пообещала Полинка.

Лера не поверила.

Прошли годы. Был девятый класс. Визит учительницы. Разговор – уже не с бабкой, но с Клавкой, которая как-то незаметно вобрала в себя бабкины черты, – и отцовы слабые возражения: мол, пусть доучится.

Выпускной. Училище и профессия парикмахера.

– Стилистом сделаешься, – решил Ванька, который уже достаточно вырос, чтобы обзавестись собственным мнением. – Стилисты красиво живут.

Лера жила скучно. И дожив до двадцати трех, она почти смирилась с тем, что дальнейшее ее существование пойдет по натоптанной колее, где есть место работе, дому и работе на дому. Но на двадцать четвертый день рождения появилась Полина. Она вошла в парикмахерскую – полуподвальное помещение с окнами-бойницами, вечной сыростью и бурчащими трубами – и просто сказала:

– Здравствуй, сестричка.

Лера сразу узнала ее, пусть нынешняя Полина мало что взяла от прежней, сбежавшей из дому с желтым чемоданом, полным бессмысленного барахла.

– Здравствуй. У меня клиент записан. Подождешь? – Мелькнула крамольная мысль передать клиента напарнице, но Лера мысль отбросила: встреча встречей, а деньги деньгами.

– Подожду. А меня причешешь? На голове срач совершеннейший.

– Потом. Разберемся.

Полина села в кресло и взяла позапрошлогодний журнал, который и листала ближайшие полтора часа. С каждой минутой присутствие этой чужой женщины все больше тяготило Леру. И собственные руки, обычно ловкие, вдруг сделались тяжелыми, неумелыми. Щелкали ножницы. Сыпались обрезанные пряди на синее покрывало. Спертый воздух, словно старая губка, впитывал запахи мусса и лака. Надрывно гудел фен.

А Лера думала о том, что же Полинке от нее надо.

Не денег ли?

Деньги имелись. Спрятанные от Клавки и отца – Иван поклялся тайны не выдавать, – они ждали того самого «черного дня», который так и не наступил в бабкиной жизни, но непременно должен был наступить в Лериной. Денег было жаль. И Лера решила, что соврет, будто бы их и нету…

– В общем, расклад такой. Хата обойдется в три копейки… оформляем опеку. У меня есть связи, так что сделают быстро… – Полина говорила жестко, глядя в глаза, и Лера не смела отвести взгляд.

И вправду чужая. Эти пегие волосы, этот узкий лоб с морщинками и коротковатый нос. Губы с бледной гигиенической помадой. Шея в хомуте воротника. Свитер старенький, растянутый, а шея бледная.

– Ты меня слушаешь? – Полина сердится и хватает за руку. У нее цепкие пальцы. И никакого маникюра. – Старуха одна. В маразме. И на такой жир желающий сыщется. Будем хлопать – упустим.

– Ты хочешь, чтобы я оформила опеку…

– Да!

– А потом что?

– Потом – суп с котом. Квартиру продаем. Деньги – делим. Реальные, Лерунь, деньги, а не твои копеечки.

– А старуха?

Полина выпускает, нет, отбрасывает Лерину руку. Лицо кривится, губы съедают помаду, а острые блестящие зубы готовы вцепиться в Леру.

– Не тупи. Помрет старуха. Скоро. Я знаю…

– А почему ты сама… ну не хочешь… и делиться не надо? – Лера чувствовала себя неудобно. Встать и уйти, оборвав разговор? Или сразу ответить отказом? Это ведь просто. Короткое «нет» и никаких обязательств.

Но деньги… сколько стоит квартира?

Много. Лерке никогда не накопить, пусть бы она и работала сутками, переводя все заработанное в валюту, а валюту укрывая в тайнике.

– Потому что это будет подозрительно. Я – медсестра. И если я оформлю опеку, а пациентка умрет, сразу станут говорить, что это я ее… а ты – никто. Тише. Не перебивай. Официально мы не родня. Вообще никак. И докопаться до истины… Кому оно надо, если поверху все чисто. Лерунь, подумай. Хата старой постройки. Четыре комнаты. Четыре! Потолки высоченные! Окна – во всю стену. Центр города. Да ее продать – нефиг делать. Особенно если с ценой не гнуть… хватит и мне, и тебе. И дяде, который нас прикроет.