Когда я в очередной раз встретился с Милой, она, как всегда, была комком нервов. Мы не смогли предупредить англичан о двух выходах немецких подлодок на задание. Агенты нашего повара явно оказались не на высоте. Мила потребовала, чтобы я сам выполнял их работу. В это время бар закрылся на ремонт. Я решил воспользоваться этим и на пару дней съездить домой, о чем сказал Миле. С тех пор, как я участвовал в Сопротивлении, то есть около трех лет, я не видел родных. Мила возразила, сказав, что за моими родными ведется пристальное наблюдение. Тогда я решил навестить семью моего дядюшки. Они обосновались на ферме в Бретани, где занимались выращиванием кур на продажу. Адреса я не знал, но название деревни мне было известно. Небольшое, продуваемое всеми ветрами селение на высоком морском берегу, если верить открытке, присланное кузиной через несколько дней после того, как они там поселились. С тех пор я ничего не знал о них. Мы не переписывались, чтобы никто не мог установить связь между нашими семьями.

Документы у меня были в полном порядке, но необходимость оторваться он привычной повседневной жизни не просто беспокоила, но даже пугала. Я направился сначала в Морбиган, потом пересел на поезд, направлявшийся к северному побережью Франции. Было прохладно, как всегда бывает ранней весной, но в этом заброшенном краю, где старики очень плохо говорили по-французски, оказалось необычно тепло. Это было мое первое путешествие в Бретань, показавшуюся мне чужой страной. С поезда я сошел в двух километрах от деревни дяди. Небольшая станция была забита немцами. Царившее здесь оживление было связано с ожиданием высадки союзников: Англия находилась на противоположном берегу пролива. О высадке с каждым днем говорили со все большей и большей определенностью. В общей суматохе на меня никто не обратил внимания. С небольшим чемоданчиком в руке, в старом свитере, связанном матерью, я ничем не выделялся в толпе.

В деревню отправился по песчаным пустошам, круто обрывавшимся к пляжу, на котором были видны полуразрушенные бетонные доты — ничто не может устоять против моря. После поворота возникла деревушка. Церковь, небольшой бар и газетный киоск на окраине, под названием «Стоп!», будто это таможня. Я зашел в бар. Хозяин был занят беседой с дамой, узкие щелочки глаз которой позволяли предполагать, что среди ее предков были монголы. Количество морщин на ее лице наверняка прямо зависело от количества прожитых ею лет. Она создавала впечатление особы себе на уме. Дама сразу сообразила, что я ищу в баре отнюдь не выпивку.

— Что здесь нужно молодому человеку? — спросила она с грубым, явно бретонским акцентом.

— Я ищу одну семью из Парижа.

Дама пристально вгляделась в меня, потом пожала плечами.

— Парижане здесь есть, хотя их и не слишком много. Вы знаете их фамилию или еще что-нибудь о них?

— Это семья Фурнье.

— Вы их родственник?

— Нет, я приятель их дочери.

— Эти Фурнье знают, что вы должны приехать?

— Пожалуй, нет. В общем, это для них сюрприз.

— Мне кажется, что вы приехали не к девушке, потому что она дружит с моим внуком.

— Не беспокойтесь, мы просто одноклассники. Я приехал просто для того, чтобы отдохнуть здесь пару деньков, только и всего.

— Ладно, тогда никаких проблем. Идите к церкви, перед ней поверните направо по узкой улочке. Справа от вас за каменной оградой будет старинный замок; когда кончится ограда, увидите небольшой каменный домик. Это то, что вам нужно. Если случайно окажется, что хозяева будут не слишком рады вашему появлению, что иногда случается, — произнесла она, подняв взгляд к небу, — я прошу вас не говорить, кто указал вам дорогу. Конечно, я не сказала ничего плохого, но от этих парижан можно всего ожидать.

Я пересек небольшую площадь и подошел к церкви. По дороге встретились только две бродячие собаки, выглядевшие попрошайками. Замок, вдоль ограды которого я шел некоторое время, был почти не виден. Подпрыгнув, я на мгновение увидел средневековое строение с тремя круглыми башнями и несколько беспорядочно расположенных хозяйственных построек. Стены из гранитных блоков, крыша из кровельного сланца — в общем, строение из материалов, не способствующих формированию мягкого характера у его владельцев. Когда эта мысль пришла мне в голову, я почувствовал себя в полной безопасности. Мне удалось стать для самого себя тем, кем я должен был быть по документам. Студент, уехавший из дома, чтобы провести каникулы на морском берегу.

Еще с улицы я увидел тетушку, энергично вскапывающую грядки. Она выглядела еще более миниатюрной, чем сохранившийся в памяти ее образ. Но она оставалась такой же подвижной, как и раньше. Увидев меня, бросила лопату и подбоченилась, уперев кулаки в бока. Это была ее обычная поза, выражающая радость.

— Боже мой, какая неожиданность! Ведь это наш Пьеро! Вот уж обрадуются дядюшка и кузина!

Она обняла меня. Не успели мы обменяться несколькими фразами, как между яблонь появился силуэт дядюшки, державшегося, как всегда, прямо. В деревне, как и в городе, на нем был тот же двубортный пиджак с жилетом и белая рубашка с темным галстуком. Он вышагивал с достоинством, небрежно помахивая тростью. Его лицо наискось перечеркивала черная повязка. Следом за ним показалась кузина вместе со спутником, юношей лет восемнадцати, передвигавшимся с помощью костылей. Лицом и верхней частью туловища он напоминал героя американских вестернов, ноги же были неожиданно хилыми, словно их приставили, взяв у карлика. Увидев меня, кузина бросилась навстречу, подпрыгивая, словно молодая козочка. Дядюшка тоже ускорил шаги. Приблизившись, он прослезился.

Мое появление было очень похожим на возвращение блудного сына. На меня обрушилась лавина вопросов, на большинство из которых я не мог ответить и изворачивался как только мог. В конце концов дядюшка заметно помрачнел. Я объяснил ему, что лишние подробности моей биографии могут оказаться опасными для его семьи, а поэтому будет лучше, если они останутся в неведении. В итоге он согласился с моими доводами и признал, что я всего лишь не хотел подставлять их под удар. Кузина отвела меня в сторону и рассказала, что отец запретил у них в семье любую музыку с того момента, как я ушел в подполье.