С моими родителями все было в порядке. Я узнал, что они регулярно получали новости обо мне через местную сеть Сопротивления. Они, в свою очередь, передавали доходившие до них сведения дядюшке при помощи условной фразы «Мы отнесли цветы на могилу Пьера». Эти слова означали, что я жив и здоров.

Кузина также рассказала, что старинный замок принадлежит другу ее отца, с которым тот познакомился, когда они лежали в одной палате в госпитале Валь-де-Грас в Париже. Этот аристократ отдал им на время небольшой домик, бывшую ферму арендаторов. За каменной оградой замка в специально обустроенном сарае он прятал еще одну семью, семью друга-еврея. Глава семьи, мужественный ветеран, с гордостью носил шрамы, полученные в сражениях великой войны, но родина отнюдь не испытывала к нему благодарности. Они уцелели при грандиозной облаве, когда в мае 1942 года тысячи евреев были согнаны на зимний велодром. Никто из собранных на велодроме людей не представлял, куда их отправят. Но все догадывались. Невозможно представить, что все эти люди, никогда, разумеется, не встречавшиеся с Богом, увидели своими глазами дьявола перед тем, как он отправил их в адский котел.

Приятель кузины показался мне бравым парнем с характером, вытесанным из гранита. Он был старшим в семье с тремя детьми, которых вырастила мать, оказавшаяся без мужа, моряка, возвращения которого она ждала уже четыре года. Муж оказался со своим кораблем в Нью-Йорке в те дни, когда немцы оккупировали Францию. Вернуться домой, естественно, не мог. Он записался в американскую армию и вот уже несколько месяцев плавал на судах, пересекавших Атлантику со снаряжением для готовившейся высадки союзников. Это были те самые конвои, которые атаковали и торпедировали немецкие подводные лодки.

Приятель кузины с плечами, вдвое шире моих, потерял способность ходить в 1941 году. Он пытался извлечь из норы ручного хорька, когда вдруг почувствовал, что ноги ему не подчиняются. Полиомиелит набросился на него без предупреждения. Парень очень скоро понял, что ему, скорее всего, ходить не придется никогда. Что будет вынужден отказаться от профессии моряка, традиционной для всех мужчин его рода с незапамятных времен. За последние три года он перенес шесть операций на позвоночнике. Его все же поставили на ноги, но он превратился в колченогого калеку. Впрочем, болезнь не помешала его успешной учебе, и если бы ему назначили стипендию, за которой он обратился с прошением, то уже в сентябре был бы в Париже и занимался математикой. Пока же все его время уходило на доставку сообщений для местных макизаров. Это были русские, которых немцы привезли с востока как трофеи русской кампании.

Парни не старше двадцати лет хорошо знали, что ношение формы противника гарантирует им расстрел, если они попытаются вернуться на родину. Они много пили и в пьяном виде стреляли во все, что движется. Но они никогда не обижали инвалида, которого считали чем-то вроде амулета, приносящего удачу. Юноша часто приходил в казарму и подолгу болтал с ними на дикой смеси русского, французского и немецкого, впрочем, вполне понятной для участников беседы. Он был единственным человеком, которому полицейские разрешали передвигаться после комендантского часа.

Тетушка с неудовольствием воспринимала дружбу дочери с этим бретонцем, несмотря на то, что его физический недостаток с избытком компенсировался несгибаемой натурой. Она считала, что история то и дело повторяется с одного и того же места. В том числе и история ран, нанесенных в очередной раз очередному поколению. Чтобы напомнить о цене, которую оно должно заплатить. Но харизма юноши напоминала ей также и о том, что из числа раненных в лицо или ноги неоднократно выходили люди необычные, отличающиеся идеальной честностью. И она хорошо понимала, что только это и имело значение.

Вся эта публика продолжала существовать в мире комиксов начала века.

Разумеется, немцы попытались реквизировать замок друга моего дядюшки. К владельцу явился офицер-интендант и был встречен с подчеркнутой демонстрацией старых ран. Интенданту сообщили, что будут счастливы, если рядом с ними поселятся важные чины немецкой армии, которые должны быть приняты в обстановке максимально возможной теплоты и сердечности. Присутствовавший при беседе дядюшка принялся пускать слюну, словно улитка, пускающая пену, а его друг Анри начал подмигивать так, что его глаз едва не выскочил из орбиты. Офицер-интендант почувствовал, что от замка следует отказаться. Он не мог предложить своему начальству поселить высокие чины под одной крышей с такими зловещими личностями. Если бы случилось, что кто-нибудь из квартирантов оказался достаточно суеверным, интендант вполне мог в 24 часа покинуть Бретань и отправиться на восточный фронт. Поэтому он счел более разумным сообщить начальству, что замок для жилья не пригоден.

Я покинул затерянную в Бретани деревушку, подавленный необходимостью вернуться к войне теней, которая никогда не казалась мне такой опасной, как после того, как я полностью отключился от нее, пусть даже на столь короткий срок. Меня терзали опасения, хорошо известные парашютистам, прыгающим второй раз и испытывающим паралич хорошо осознанной опасности, тогда как во время первого их прыжка они находились в состоянии опьянения новизной ощущений.

Я вернулся в таверну в тошнотворном состоянии, близком к паранойе, уверенный, что темные силы всерьез взялись за меня. Мне было противно от осознания того, что я участвовал в отвратительной комедии лжи. Не признаваясь в этом самому себе, я подспудно надеялся, что экипаж Динозавра ушел в море на задание во время моего отсутствия. Но все старые морские волки вечером были в баре и встретили меня все с той же фаталистической доброжелательностью. За этот короткий срок у них стало больше морщин; вероятно, каждая из них соответствовала товарищу, не вернувшемуся с задания.