Сказав это, Голо прошелся, держась очень прямо, и остановился:

— Ну что, разве я пьян?

Затем он скомандовал:

— А теперь иди ты, Какатар. Докажи, что ты не пьян.

Хамелеон двинулся вперед, покачиваясь, как ходят все хамелеоны на свете.

— Смотри, Н’Гор, — сказал Голо, — пьяницу сразу видно!

Н’Гор схватил Какатара-хамелеона, крепко поколотил и сказал, бросая его на землю:

— Благодари бога и своего товарища за то, что я тебя на этот раз не убил.

Н’Гор вернулся к пальме, а путники отправились дальше. К вечеру они дошли до полей Н’Джум-Сака.

— Мне холодно, — сказал Какатар, — давай подожжем поле, и я согреюсь.

— Нет, нет, нельзя, — ответил Голо.

— А я говорю, подожжем! — твердил хамелеон. Он пошел за головешкой и поджег поле, но выгорел только один участок, и огонь быстро погас. Однако люди в Н’Джум-Саке заметили пламя. Они прибежали и спросили:

— Кто здесь развел костер?

— Не знаю. Я увидел огонь и подошел, — объявил Какатар.

— Как? — удивился Голо. — Не станешь же ты врать, будто это я поджег поле?

— Ну, если он не хочет признаться сам, посмотрите на наши руки. — Сказав это, хамелеон протянул людям свои белые и чистые ладошки.

— Покажи-ка теперь свои, раз ты говоришь, что не поджигал, — приказал он обезьяне.

Голо показал руки. Ладошки их были черны, как у всех обезьян на свете.

— Смотрите! — торжествовал хамелеон. — Сразу видно поджигателя!

Тогда схватили Голо — и он, наверное, и теперь еще помнит полученную трепку. С тех пор он не связывается больше с Какатаром-хамелеоном.

Наверное, родители М’Ботт-жабы считали, что она еще слишком молода: они научали ее немногому из того, что составляет мудрость жабьего племени. Правда, они ей наказывали не водиться с Багг-ящерицей, которая вечно бегает, как раб по поручениям хозяина. А еще родители М’Ботт твердили ей, чтобы она остерегалась Джанн-змеи, которая умеет так вовремя и ловко прикидываться лианой, чтобы не приближалась к змее даже тогда, когда та сбрасывает одежду и оставляет свою бубу на какой-нибудь развилине дерева. Но они, должно быть, думали, что уши М’Ботт-жабы еще слишком нежны, чтобы услышать о злоключениях предков.

Из-за тщеславия одного из этих предков когда-то чуть не погиб весь жабий род. С тех пор прошло много-много лун, и не счесть, сколько раз лужи наполнялись льющейся с неба водой, а потом высыхали под палящим солнцем. Все новые и новые поколения жаб сменялись на земле, оглашали своим пением тишину ночей, а в свое время уходили к праотцам, — и все это было уже после того, как прапрадед деда двоюродного деда Маму-Маматт М’Ботта, прапрадеда родителей М’Ботт-жабы, повстречал на своем пути дочь старого Калао, вождя змеиного племени, и влюбился в нее. Он попросил змея отдать дочь ему в жены, и ее за него отдали.

Однажды старый Калао, который стал плохо видеть, прогуливался, как всегда, медленно, враскачку и встретил на дорожке жабу, а ей то ли был недосуг, то ли она просто не захотела поздороваться со стариком (ведь далеко не все жабы вежливы, даже в нынешнее время).

Непутевая попрыгунья не извинилась. Да и времени на это у нее не было: старый Калао мигом вытянул свою длинную шею туда, где что-то неясно мельтешило перед его глазами (они стали теперь сильно его подводить), сомкнул челюсти — и проглоченная жаба, словно обильно политый соусом катышек просяного теста, послушно скользнула прямо в его желудок.

— Подумать только! — сказал себе старый Калао. — Подумать только, что я мог окончить свою долгую жизнь, так и не отведав этого сочного мяса и не узнав вкуса жабы!

Он вернулся в деревню и рассказал обо всем своему гриоту.

— Хозяин, — отвечал тот, — для тебя, твоих детей и друзей нет ничего проще, чем полакомиться жабьим мясом.

— Но как это сделать? — спросил старый змей.

— Хозяин, разве зять отказывался когда-нибудь поработать денек на поле тестя?

— В наших краях — никогда…

— И в других тоже, хозяин! Вот ты и попроси своего зятя по долгу родственника вспахать твое поле. Твоего зятя любят в деревне, и с ним придут его друзья и друзья его друзей.

Так и вышло, когда старый Калао перед посевом попросил помощи у мужа своей дочери.

При первом крике петуха зять с друзьями, друзьями своих друзей и друзьями их друзей, с гриотами и музыкантами впереди, вышли из своей деревни Кёр-М’Ботт, чтобы попасть в Кёр-Калао до рассвета. Они пришли туда уже спозаранку и, чтобы показать себя и сделать побольше, двинулись прямо на поле старого Калао. Гудели там-тамы, звенели песни, и работа спорилась. Там-тамы и песни разбудили всю деревню, и раньше всех — гриота, старого Калао. Гриот пришел к своему господину и сказал: