Наш друг стоял у двери того самого коттеджа, который мы снимали, когда только приехали в Тюнгур из Барнаула. «Откуда здесь Александр Федорович? Нет, я счастлив его видеть, я еще недавно мечтал, чтобы наш друг и коллега полетел вместе с нами домой, но никак не предполагал, что увижу его так скоро. Однако, как говорится, человек предполагает, а Господь располагает», — улыбался я, ожидая своей очереди обнять Белоусова.

— Александр Федорович, какими судьбами?

— Проходите же, проходите, дорогие мои! Я так рад вас видеть! Самовар уже кипит — я прямо-таки почувствовал, что сейчас вы явитесь пред мои ясные очи!

Александр Федорович проводил нас к самовару — большому электрическому пузану, возле которого так уютно было пить чай большой компанией.

Мы сразу же написали Петровичу и близнецам о том, что Настя благополучно вернулась в наш тесный круг. Скорее, скорее за стол! Мед, мясо, хлеб, липовый чай — вкусно, тепло, уютно! Самое время было углубиться в рассказ нашего дорогого Александра Федоровича Белоусова.

Ему я сейчас и предоставляю слово.

Когда я услышал рассказ дедушки Вахрамея о Хранительнице тайн курумчинских кузнецов, я сразу почувствовал нечто такое, чего в моей жизни не было уже очень давно, но без чего дальше эта самая моя жизнь будет безнадежно пуста и холодна. Почувствовал я, одним словом, тоску. Когда вы рассуждали о том, какова эта Хранительница, я, возможно, вы заметили, молчал — мне никак не импонировал образ, созданный вашей фантазией, — образ суровой монахини. Нет, мне не нужна была монахиня, мне нужна была моя Хранительница, я об этом знал еще до того, как увидел ее.

А как увидел, так пропал в одно мгновение. Друзья, сколько лет я на свете живу, вы знаете, но такого со мной не было никогда! Теперь я думаю, что не случись со мной тех невероятных событий, что сделали меня долгожителем, и не встретил бы я своей судьбы, своей любви, и от этих мыслей мне становится не по себе.

Сердце мое разрывали сомнения, которыми в последний раз я мучился, когда мне было семнадцать лет: разве может такое чудо, такая красавица, само совершенство обратить внимание на старого толстяка с огромным животом и смешной лысиной! Еще я заметил, что Рушель потрясен красотой Хранительницы, да и Мишеля она не оставила равнодушной, а что я рядом с вами, друзья мои! У меня нет ваших выдающихся способностей, я много старше вас, а внешне вы несравненно меня превосходите.

В этих мучениях я провел время вплоть до третьей встречи с Хранительницей, хотя и видел, что и Рушель, и Мишель привыкли к ней и больше не выказывают очарованности ее прелестью. С другой стороны, я не очень доверял вам, друзья, — я просто не мог понять, что можно быть рядом с Серафимой и не любить ее, не желать! Вот я думал, простите меня, грешного, что вы разыгрываете какой-то спектакль. Правильно люди говорят: человек от любви дуреет.

Оставалась последняя ночь у Серафимы, наутро мы собирались в путь. Я не выдержал и отправился к ней. Думал, что, если спит, не стану ее будить, просто посмотрю на прощание. Если же не спит… я толком не представлял, что буду делать.

Она не спала, она сидела на полу и смотрела прямо в окошко, так что, когда я заглянул в него, наши глаза встретились…

Мы ничего не сказали друг другу в ту ночь, мы ни на мгновение не уснули — нам не нужны были слова, мы не могли спать…

Не знаю, обратили ли вы внимание на то, что, когда вы прощались с Серафимой, я не сказал ей ни слова, и она мне тоже… Я ушел вместе с вами просто потому, что не предполагал другой возможности: вместе приехали, вместе должны и уехать. Так я думал до тех пор, пока не увидел чудесного альпийского луга, не вдохнул его медовых запахов, не окунулся с головой в разноцветное многотравье. Так же, медом и травами, пахли в ночи волосы Серафимы… Я абсолютно ясно понял, что без нее моя жизнь закончена. Так я ушел, оставив вас спящими. Друзья мои, на это была воля Божья.

Думал ли я, примет ли меня моя Серафима, не прогонит ли? Нет, мне кажется, что по пути к ее домику я вообще не думал, а пролетел его в одно мгновение. Серафима ждала меня.

Мы опять ни о чем не говорили, мы любили друг друга.

Только на исходе дня, когда лучи опускающегося за гору солнца окрасили ледяную вершину Белухи в аметистовые тона, мы заговорили. Я не буду передавать вам сказанного — ведь мысль изреченная есть ложь, да и никаких таких необыкновенных слов мы друг другу не сказали. Нам было хорошо вдвоем, мы были, как один человек, но и как противоположности, наконец нашедшие друг друга и слившиеся воедино. Я чувствовал каждое движение ее души, и она чувствовала меня.

Вскоре, уже со следующего дня, мы начали ощущать себя и друг друга так, как будто были вместе всегда, и одновременно — как будто только встретились. Мы и знали друг о друге все, и познавали, как дети узнают мир. Наши разговоры этого времени уже принципиально важны для вас, поэтому постараюсь передать их максимально точно.

Однажды Серафима сказала:

— Я ждала тебя всю жизнь, а когда ты пришел, я не сразу узнала тебя.