— Брит погибла? — не веря своим ушам, повторил мальчик.

Он думал: «Что же с нами станется, если и бессмертные уходят от нас? Что нас ждет, если придется бороться с врагами, которым под силу убить колдунью Брит? Каким станет мир теперь, когда она умерла?»

Они всё стояли в дверях, крепко обнявшись, — отец и сын. Сельма, державшаяся в стороне, тихонько позвала:

— Не стойте там. Холоду напустите. Пошли. Ужин на столе.

Два юноши шли по солнечной стороне улицы — с непокрытой головой, куртки небрежно переброшены через плечо, рукава рубах засучены. В небе, высоко-высоко, парило одно-единственное заблудившееся облачко. На Малой Земле погожие летние деньки держались всего-то один-два месяца, и ими спешили пользоваться: гулять посуху, ощущать на себе ласку теплого воздуха, насыщаться впрок солнечным светом. В эту короткую пору солнце, можно считать, вообще не закатывалось. Вечером оно опускалось за горизонт и сразу опять выскакивало, словно какой-то волшебный мяч, и поднималось в небо.

Юноши поравнялись с одним из плакатов, вот уже несколько дней красовавшихся чуть ли не на каждой стене. Сверху крупным шрифтом было напечатано:

Ниже мелкими буквами — длинный список фамилий, а дальше — приказ:

— Еще бы не нужны! — со смехом сказал тот, который шел впереди. — Если не считать больных, обессилевших, обмороженных, раненых и убитых, не больно-то много народу, должно быть, наберется там, на Континенте! Да-а, не так себе представлял Герольф завоевание! За три недели, говорил, управимся, — а вот уж год как воюем, и конца не видно!

Этот юноша был калекой. Правую ногу, искривленную и негнущуюся, он при каждом шаге выбрасывал вперед круговым движением бедра. Он опирался на трость с Т-образным набалдашником. Другой, державшийся позади, ничего не ответил. Когда его товарищ замедлял шаг, он тоже шел медленнее. Когда тот останавливался передохнуть, он тоже останавливался и ждал. Они свернули, оставив дворец справа, и стали подниматься по мощеной улице, ведущей к казармам.

— Знаешь, за что я тебя так люблю? — прервал молчание хромой.

— Нет, — сказал другой. — Любопытно узнать.

— Я тебя люблю, в числе прочего, за то, что ты всегда держишься на полшага позади, когда мы идем вместе. Ты скажешь — подумаешь, большое дело, но со всеми другими позади плетусь я. Мне все время кажется, что я отстаю, всех задерживаю, и это действует на нервы.

— Правда? А у меня это как-то само собой получается, я даже не задумывался никогда. Это же естественно.

— Не для всех.

— А ты — тебе интересно, за что я тебя так люблю… «в числе прочего»?

— Валяй, говори.

— За то, что произошло однажды вечером восемь лет назад.

— А что такое произошло?

— Мой отец уехал и пропал, месяц его не было. Мы с матерью с ума сходили. А ты предсказал, что он вернется, и через час он был уже дома — помнишь?

— Помню. Я тогда увидел, как он входит в дом и сбрасывает плащ прямо на пол. Я тебе это сказал, и все. Я-то тут ни при чем, ты же знаешь. Это происходит непонятно как. Так что благодарить меня не за что.

— Может быть, но в моем детском умишке отложилось так, что это ты его нам вернул, да так с тех пор и осталось.

Юноша, державшийся позади, был тонкий и легкий в движениях, на голову выше своего увечного товарища. На щеках у него уже пробивался темный пушок. Юноши остановились перед еще одним плакатом. Там стояли и их имена — в алфавитном порядке: Александер Йоханссон и, несколькими строчками ниже, Бальдр Пулккинен.

Бальдр привалился спиной к стене какого-то дома, отставил трость и достал из кармана штанов кисет. Алекс смотрел, как он насыпал щепотку табаку в ямку между большим и указательным пальцами и втянул его ноздрями. Мимо по двое, по трое, целыми компаниями проходили другие призывники. Некоторые с ними здоровались.

— А ты знаешь, — спросил Алекс, — что освобождения от армии продаются? Некоторые, у кого богатые родители, покупают их, чтобы не отправляться за море. Противно. По-моему, это довольно-таки подло.

— Слыхал я про это, — рассеянно отозвался Бальдр. — Слыхал и другое. Один парень из нашего квартала отрубил себе указательный палец на правой руке. Теперь, раз он не может нажимать на курок, его от армии освободят. А на своей рыбачьей лодке он и так управится. Ловко, а? Мне-то, во всяком случае, ловчить не надо. Явлюсь, там на меня поглядят и отправят прямиком домой. Хоть раз в жизни какая-то польза от этого дела.