— Хватит! — прервал его Бальдр, когда терпение его истощилось. — Теперь помолчи!

Они уже дошли до Главной площади, где восемь лет назад Алекс смотрел на мертвого короля, покоящегося на каменном ложе. Он вспомнил мороз, горячие камни в карманах, своего брата Бриско, снег, падавший на лицо короля, и его слова: «Берегись огня…» Теперь он понимал, что имелся в виду не только тот огонь, что уничтожил библиотеку. Огонь войны, огонь человеческого безумия, огонь разрушительных страстей — вот о чем говорил мертвый король. Алекс чуть не плакал от горя и злости. Господи, до чего же все изменилось к худшему за несколько лет! Вернется ли мир хоть когда-нибудь?

Бальдр привычно привалился спиной к стене и вытащил из кармана кисет.

— А теперь послушай меня, Александер Йоханссон, — сказал он. — Ты славный парень, и я понимаю твое возмущение. Только ты не все знаешь.

— Чего я не знаю?

— Скажу, когда ты немножко охолонешь.

Алекс вздохнул.

— Я слушаю.

— Ты вообще-то счастливчик, — начал Бальдр. — Ты столярничаешь в мастерской отца, так?

— Ну да, — сказал Алекс, не понимая, к чему клонит его друг.

Когда войска Герольфа захватили Малую Землю, Бьорн, разумеется, лишился места в королевских столярных мастерских, но он завел свою, неподалеку от дома, и как только Алексу исполнилось четырнадцать, взял его в подмастерья.

— И отец доволен твоей работой, так? — продолжал Бальдр.

— Думаю, да. Но ты ведь тоже, насколько мне известно, работаешь с отцом в рыболовной артели, и он, я полагаю, доволен твоей работой.

— Нет, не доволен.

— Что ты хочешь этим сказать?

— Я хочу сказать, что он пристроил меня в эту артель потому, что больше нигде не хотели брать калеку. Они меня взяли ради отца, чтобы сделать ему приятное. Но от меня там никакого проку. Убиваю время, как могу: где пустой ящик передвину, где веревку сверну, повешу на место чью-нибудь куртку, делаю вид, что работаю, а все делают вид, что так и надо. Все, что от меня требуется, — это чтоб я не путался под ногами и не слишком всем мешал. Я стал виртуозом в искусстве изображать деятельность, ничего не делая. Ты знал, что денег мне не платят? Нет? Не знал? Что ж, теперь знаешь. Мне только поесть дают в полдник. А зачем платить парню, от которого пользы никакой? Мне стыдно, Алекс. Ты знаешь, каково это, когда стыдно? Когда горе — да, это ты знаешь, а когда стыдно? Я как малыш, которого уверяют, что он молодец, потому что помогает папе мастерить: «Спасибо, сыночек! Что бы я без тебя делал!» Только я-то уже не маленький и не могу больше выносить эту комедию. Для родителей я обуза с пяти лет, с тех пор как это треклятое колесо по мне проехалось. Так что вот. Ты не хочешь знать, сколько этот типчик мне отвалил, но я тебе все-таки скажу. Он мне отвалил ровнехонько сорок тысяч крон. Сперва сказал — двадцать. А я сказал — тридцать, и он согласился. Тогда я сказал — сорок! Внаглую. И он заплатил. Вот они, у меня в кармане. Показать?

Алекс разинул рот.

— Сорок тысяч!

— Как одна копеечка. Это вознаградит моих родителей за все огорчения, которые я им причинил за эти годы. А я повидаю мир — все-таки развлечение, я же нигде никогда не был.

— Прости, — пробормотал Алекс. — Я не хотел…

— Да ладно, — оборвал его Бальдр, глаза у которого теперь по-новому блестели. — Я на тебя не в обиде. А за меня не бойся. Я вернусь.

— Откуда ты знаешь?

— Знаю.

— А, ты это… ты видел? Это было… то?

— То самое. Очень четкая картина. Иногда они бывают расплывчатые, тогда я предпочитаю про них не говорить. Но эта была четкая. Я увидел, как вхожу в дверь, крепко держась на обеих ногах, и смеюсь во всю глотку. И все кругом смеются. А на двери — кованое железное «П», в смысле — «Пулккинен». То есть это наша дверь.

Ярость Алекса уже утихла. Он и хотел бы еще поспорить, но решимость Бальдра казалась непоколебимой.

— Родители тебя ни за что не отпустят, — все-таки сказал он в надежде его переубедить.

— Я их поставлю перед фактом. Однажды утром они проснутся, а хромого дармоеда нет. А вместо него — сорок тысяч крон.

— И у тебя хватает глупости думать, что это их обрадует?

Удар попал в цель. Бальдр потупился и вздохнул.

— Я им оставлю письмо. Все объясню.

— Ты не ответил на мой вопрос. Ты правда думаешь, что твой отъезд доставит им радость и облегчение?

Бальдр поморщился.

— Не утруждайся, Алекс. Я уже все решил. И не будем больше об этом. Только им ничего не говори. Обещаешь?

— Бальдр… — простонал Алекс, горестно помотав головой, — Бальдр… ты делаешь чудовищную глупость…

— Спасибо, — прервал его калека. — А теперь пошли выпьем пивка. И платить буду я, с твоего позволения.

В день отъезда Алекс выглядел настоящим красавцем-солдатом в новенькой военной форме, придававшей ему гордую осанку, с мушкетом в руке и ранцем за плечами.