Она начинала тихо плакать, и он зарекся выяснять подробности ее жизни с Куртом. Так же как и обстоятельства смерти своей дочери.

Он переводил разговор на ее довоенное прошлое. Он ведь тоже ничего не знал о ней.

И она рассказывала о своей семье, о дворянских своих корнях, о родителях, эмигрировавших из Советской России, настолько посвятивших себя борьбе с большевиками, что почти не замечали свою дочь. О непонятной их скоропостижной смерти в тридцать седьмом, о вербовке в Австрийских Альпах. Тогда в ее рассказах уже появлялся Курт, и она снова начинала плакать, а он пытался отвлечь ее:

— Как странно получилось: ты из семьи русских антикоммунистов, я — из семьи немецких коммунистов. Просто Монтекки и Капулетти! Да мы с тобой Ромео и Джульетта!

— Сорокасемилетняя Джульетта, которая старше Ромео на шесть лет, — бормотала она.

— Ты самая юная и прекрасная женщина! — шептал он ей на ухо.

Ночами он убаюкивал ее, прижав к себе худенькое тело. Странно, эта женщина, которую он все так же безмерно любил, не вызывала в нем вожделения. И не из-за болезни, нет. То есть, не в том смысле, что болезнь ее убивала в нем плотские желания. Дело было в том, что теперь он видел в ней великомученицу, которую нужно жалеть, но которую нельзя вожделеть. То, что было так сладостно с нею же тогда, в дни их знакомства, то, что было легко и естественно с Кейт, было теперь невозможно с нынешней Верой. Но она и не нуждалась в этой составляющей любви. Ей было нужно, чтобы он был рядом, держал ее в своих объятиях бережно и спокойно.

Так она и умерла в его объятиях тихо, во сне. И как он не сторожил ее по ночам, а он почему-то был уверен, что это произойдет ночью, он не уследил, забылся на какие-то мгновения. А проснувшись, ощутил в своих руках бездыханное, легкое тело.

Даже в смерти она не казалась ему отталкивающей. Напротив, лицо разгладилось, и улыбка на бледных губах свидетельствовала о том, что страдания кончились.

Спроси его кто-нибудь, чем он питался эти два месяца, как был устроен их быт, кто помогал ему с мальчиком? Он почти ничего не помнил. Кажется, это была хозяйка домика, в котором они снимали комнаты.

Веру похоронили на тихом городском кладбище, ее провожали прихожане лютеранского прихода. Стоя над ее могилой, он молча поклялся, что заберет Алексея с собой, чего бы ему это ни стоило. Для этого необходимо было заручиться поддержкой Курта Домбровски. Оставив мальчика на попечение одной из прихожанок, он поехал в Мюнхен. Господин Домбровски превратился в огромную пивную бочку, тяжело, со свистом дышал, сверлил Макса ненавидящими глазками-буравчиками. Ознакомившись с последней волей Веры, он неожиданно легко согласился помочь.

— На черта мне кормить твоего выродка? Если он останется здесь, мне придется заниматься его судьбой. У нас здесь все друг друга знают, мне не удастся от него отвертеться. А я занимаю достаточно видное положение в партии, мне вся эта история ни к чему. С Верой мы расстались пять лет тому назад, и никогда не были женаты официально. Теперь у меня нормальная семья. Жена и свой собственный сын. Так что забирай!

Проблема состояла еще и в том, что для усыновления Алекса нужно было согласие Кейт.

Курт действительно помог, сделав через знакомых в посольстве гостевую визу. Когда Макс получил бумаги, необходимые для выезда мальчика за рубеж, Курт бросил на прощание:

— А жаль, что тогда, в сорок пятом, я тебя не шлепнул!

Потом было возвращение в Америку. Он остановился в одной из гостиниц Нью-йорка и вызвал туда Кейт. Она примчалась следующим утром, Алекс еще спал в огромной для него кровати двухместного номера.

— Это что? Кто это? — с места в карьер начала Кейт, уставившись на ребенка.

— Мой внук, могла бы догадаться.

— Ты притащил его сюда? Ты что, хочешь оставить его у нас?

— Он останется со мной.

— С тобой? Что ты хочешь этим сказать?

— Только то, что сказал. Сядь, Кейт, нам нужно поговорить. И лучше сделать это спокойно.

— Спокойно? И ты говоришь мне о спокойствии? Она рухнула в кресло возле журнального столика, он сел напротив. Она исподтишка разглядывала его и не узнавала. Это был другой человек! Куда девалось вечно покорное выражение лица? Готовность слушаться, стараться, чтобы она была довольна им. Перед ней сидел мужчина с волевым лицом и печальными глазами, которые вообще, казалось, ее не видели. Они были обращены куда-то внутрь, да еще на кровать, где спал незнакомый ребенок.

— Закажи мне кофе, я прямо из аэропорта!

Он сделал заказ и молчал до тех пор, пока в дверь не постучали. Кейт тоже молчала. Они оба собирались с мыслями, готовясь к бою. Каждый за свое. Он — за ребенка, она — за него.

Официантка вкатила сервировочный столик, и, казалось, церемонии сервировки не будет конца. Чай для мистера Холинера, кофе для миссис Холинер, тарелочки, чашечки, молочники, сахарница. Розеточка для пакетика с чаем и еще особая маленькая тарелочка с крохотными серебряными щипчиками, в челюстях которых хищно зажат тонкий ломтик лимона.