Лоргар кивнул, вновь отводя в сторону свои задумчивые глаза. Эреб молча слушал, редко когда Несущему Слово удавалось услышать о жизни примарха до Легиона.

— Из всех сыновей Императора, — продолжил Кор Фаэрон, — ты более всех похож на отца лицом и телом. Но ты никогда не мог творить жестокость и разрушение с улыбкой. Другие, твои братья, могут. Они похожи на Императора в этом отношении, но ты — нет.

Лоргар опустил глаза.

— Даже Магнус? — спросил он.

Гигант стоит возле Императора. Его фигура облачена в цвета иномировых океанов. Один глаз взирает на коленопреклоненную фигуру. Второго глаза нет, на его месте покрытая шрамами впадина.

— Здравствуй, Лоргар, — говорит мускулистый колосс. Он даже выше, чем Бог-в-Золоте, его длинные волосы — рыжая грива, словно у горделивого льва. — Я — Магнус. Твой брат.

— Даже Магнус, — казалось, Кор Фаэрон с неохотой признает это. Напряжение не покидало его лица. — Хоть я и безмерно уважаю его, глубоко в его сути гнездится жестокость, порожденная нетерпеливостью. Я видел ее в его лице в тот день и каждый раз, что мы встречались позднее.

Лоргар смотрел на свои руки, покрытые пеплом, с полумесяцами запекшейся крови под ногтями.

— Мы все дети нашего отца, — проговорил он.

— Вы все — грани Императора, — поправил Кор Фаэрон. — Вы — аспекты личности вашего генетического прародителя. Лев — рациональность твоего отца, способность к анализу, не отягощенная совестью. Магнус — его психическая мощь и острый ум, не сдерживаемый терпением. Русс — его ярость, не укрощенная здравым смыслом. Даже Гор…

— Продолжай, — взгляд Лоргара вновь был прям, — что такое Гор?

— Амбициозность Императора, не ограниченная скромностью. Подумай о всех мирах, где наши воины сражались рядом с Лунными Волками. Ты видел это так же, как и я. Гор скрывает свое высокомерие, но оно таится под его кожей, омрачает его душу. Гордость струится по его телу, словно кровь.

— А Жиллиман? — Лоргар снова положил руки на колени. На его лице медленно проступала улыбка.

— Жиллиман… — в противоположность примарху, тонкие губы Кор Фаэрона скривились в гримасе. — Жилиман повторяет вашего отца сердцем и душой. Если бы что-то пошло не так, он бы унаследовал империю. Гор — ярчайшая из звезд, а ты подобен отцу внешне, но именно у Жиллимана душа и сердце Императора.

Лоргар кивнул, продолжая улыбаться горечности своего советника.

— Мой макраггский братец понятен, словно открытая книга. Но что ты скажешь обо мне, Кор Фаэрон? Наверняка я унаследовал от отца не одну лишь внешность. Какой аспект Императора я воплощаю?

— Сир, — вмешался Эреб, — разрешите мне.

Лоргар одобрительно наклонил голову. Всегда оставаясь дипломатом, Эреб не нуждался во времени на формулирование ответа.

— Вы олицетворяете надежду Императора. Вы — его вера в лучшую жизнь и желание возвысить человечество до вершин. Вы посвящаете себя этим целям, самозабвенно и фанатично сражаясь за всеобщее благо.

В глазах примарха, столь похожих на глаза самого Императора, замерцал огонек веселья.

— Поэтично, но излишне одобрительно, Эреб. Как насчет моих недостатков? Если я не столь горделив, как Гор Луперкаль, и не столь нетерпелив, как Магнус Красный… что останется в истории о Лоргаре Аврелиане?

Маска невозмутимости Эреба дала трещину. Сомнение мелькнуло на его лице, и он бросил взгляд на Кор Фаэрона. Это движение вызвало тихий смешок у примарха.

— Да вы оба в сговоре, — он продолжал мягко посмеиваться, — не бойся моего гнева. Эта игра доставляет мне удовольствие. Она просвещает меня. Давай же, просвети меня наконец.

— Сир, — начал Кор Фаэрон, но Лоргар прервал его, прикоснувшись к лежавшей на своем плече руке приемного отца.

— Нет. Ты отлично знаешь, Кор, что я не «сир». И никогда им для тебя не был.

— В истории будет сказано, что у семнадцатого примарха была одна слабость. Его вера в других. Его самоотдача и нерушимая преданность приносили ему печаль, которую неспособно вместить сердце смертного. Он верил слишком легко и слишком сильно.

Несколько секунд Лоргар молчал, не соглашаясь и не возражая. Его плечи вздымались и опускались в такт его тихому дыханию, следы от плети обжигал пот, тонкой пленкой покрывавший его тело. Свежие ожоги на спине тоже зачесались.

Наконец он заговорил, и его глаза превратились в узкие щелки.

— Мой отец заблуждался относительно меня. Я не командующий, как мои братья. И я противлюсь этой судьбе. Я не собираюсь слепо идти по протоптанной ими дороге. Я никогда не постигну тактику и логистику столь же легко и естественно, как Жиллиман и Лев. Я никогда не овладею клинком столь же искусно, как Фулгрим и Хан. Стал ли я хуже, осознав свои недостатки? Я так не думаю.

Он вновь взглянул на свои руки. Изящные пальцы, почти лишенные мозолей — это были руки художника или поэта. Его булава — крозиус арканум из вороненого железа — была скипетром власти столь же, сколь и оружием.