Турецкий подался вперед, как пес, учуявший добычу.

— Так-так, — тихо сказал он. — Дальше.

— Я не придал этому большого значения, — продолжил артист. — Вы, должно быть, слышали, что актеры — страшные эгоисты? Так вот, это полная правда. Я был занят собой и не обратил внимания на состояние Кати. Я бы и сейчас не вспомнил, если б вы не спросили…

— Она вам что-нибудь говорила?

— Пожалуй, нет. Но… — Во взгляде Бычихина замерцала догадка.

— Что? — нетерпеливо спросил Александр Борисович. — Что вы вспомнили?

— Однажды я видел, что Катя разговаривает с Прокофьевым на повышенных тонах. Это было примерно за день до ее исчезновения. Он уговаривал ее что-то сделать и очень сильно при этом горячился. Горячилась и Катя.

— О чем они говорили?

— Увы, — кисло улыбнулся Бычихин, — этого я не расслышал. Через три минуты был мой выход, и я как раз настраивался на роль. А когда я настраиваюсь на роль, остальной мир перестает для меня существовать.

Турецкий озабоченно нахмурил лоб.

— Значит, о чем они говорили, вы не слышали. Но вы подозреваете, что Прокофьев узнал о том, чем Катя занимается в свободное от работы время, и шантажировал ее?

— Я ничего не утверждаю, — сухо ответил Бычихин. — Но и ничего не отрицаю.

— И часто Прокофьев разговаривал с Катей на повышенных тонах?

— Что вы! Никогда! Он с нее пылинки сдувал. Обращался как с драгоценной китайской вазой. Даже если она была не права, он убеждал ее мягко, словно боялся, что от его громкого голоса она расколется пополам.

— Трогательная забота, — заметил Турецкий, усмехнувшись.

— А как иначе? Если б не папаша Кати, театру давно бы пришел кирдык. И потом… — Бычихин слегка замялся.

— Договаривайте, — сказал Турецкий.

— Это, конечно, всего лишь моё предположение, но мне кажется, что Прокофьев любит Катю.

— Ну, это не удивительно. Она прекрасная актриса. Ее ведь многие любят.

Бычихин покачал носатой головой.

— Вы не поняли. Любит по-настоящему: как мужчина любит женщину. Но повторюсь: это всего лишь моё предположение. — Актер вылил на ладонь лосьон из флакончика и принялся втирать его в лицо, разглядывая себя в зеркале.

— Вы думаете, что всё про всех знаете, — продолжил разглагольствовать Бычихин. — А между тем, это не так. Вы знаете лишь несколько соленых фактов, которые помогают держать вам людей в страхе и напряжении. Хороший подход. Но полной картины с таким подходом вы не получите. Вот вы, например, знаете, что Катя — не родная дочь Шиманова?

Турецкий удивленно вскинул брови, и артист, заметив его удивление, усмехнулся.

— Так вы не знали? Мать Кати изменяла Шиманову и зачала дочку от проезжего молодца. Несколько лет назад Катя каким-то образом узнала об этом. Она сделала анализ ДНК. У Шиманова она взяла образец крови, когда он спал… В ту пору он сильно закладывал за воротник, поэтому это было несложно.

— И что показал анализ?

— Он подтвердил Катины сомненья. Катя — не дочь Шиманова. Вернее, не родная. Хотя он всю жизнь заботился о ней, как родной, — в этом ему не откажешь.

Бычихин похлопал себя по щекам и покосился на Турецкого.

— Вижу, я вас озадачил? То ли еще будет.

— Что вы имеете в виду?

— Ничего. Если разговор со мной так вас изумил, то какого же будет ваше изумление, когда вы побеседуете с Прокофьевым. Не знаю, правда, как вы его «раскрутите». У вас на него есть что-нибудь?

Александр Борисович не ответил.

— Если нет, то к Прокофьеву лучше и не соваться. При всей своей внешней благообразности он мужик жесткий. Если наступите ему на «любимую мозоль», Иван Максимович вполне может послать вас к черту. — Бычихин вновь повернулся к Турецкому. — Кстати, вы беседовали с подругой Кати?

— С Анной Завидовой?

Бычихин покачал головой.

— Нет, с другой. С той, которую она никогда сюда не приводила.

— А есть и такая?

— Конечно. Катя считала, что театр — гадюшник, а артисты — крысы в бочке. И там, на воле… — Бычихин показал пальцем в окно. — У нее была подруга.

— Кто она и как зовут?

Актер грустно усмехнулся.

— А вот этого я не знаю. Катя всегда хотела, чтобы у нее была жизнь и вне театра. И тщательно охраняла эту свою «штатскую жизнь» от таких, как я и Прокофьев. Я даже не видел ее никогда.

— Тогда откуда вы знаете, что она есть?

— Понял по словам и случайным репликам Кати. — Больше я ничего не могу вам о ней сказать. Кстати, если вы поторопитесь, вы еще застанете Прокофьева в кабинете. Я знаю его привычки: минут через пятнадцать он отправится домой.

Александр Борисович встал со стула.

— Постойте, — окликнул его Бычихин. — А как же ваше обещание?

— Какое обещание?

— Ну вот, уже забыли. Ох и девичья у вас память, Александр Борисович. Вы обещали рассказать мне: как вы узнали, что я от вас что-то скрываю? И что «трясти» нужно именно меня?