— Покайся! — Зеленоватые глазки остро сверкнули. — Беги скорее и кайся…

Руфа вдруг залилась смехом, потом обвила руками шею Игоря:

— Хоть ты и поэт, а тоже… лопух.

…Ночью Игорь пытался написать стихи о том, что с ним сегодня случилось. Но стихи не получались. Перед глазами были только мошки, суетливо бегающие мошки на нагретом солнцем валуне, возле которого он обнимал Руфу…

Встретившись днем с Юлей, Игорь ощутил холод в спине, словно кто-то жесткой щеткой провел от затылка до поясницы. Чего он испугался? Ведь Юля ничего не знала, не могла знать. И все же почему-то стало страшно. Страшно вопрошающего взгляда глубоких темных глаз, интонации дрогнувшего голоса.

— На озере было так хорошо! Жалко, что ты не поехал с нами.

Отныне придется ему хитрить с Юлей. Осложнятся и отношения с Тюфяковым. Сказать ему в открытую: «Слушай, Анатолий, Руфа тебя обманывает, она любит меня, а я — ее, так давай отойди в сторону», — от такой прямоты Игорь был далек. Не признаваясь себе, он опасался вспышки гнева Тюфякова. Он думал, что стал настоящим мужчиной, а на самом деле праздновал труса.

«Песня о строителях Крайнего Севера» облетела весь поселок. Под неистовые аплодисменты Руфа исполнила ее на вечере самодеятельности. Все просили у Игоря текст, чтобы переписать и разучить. Из Мурманска приехал корреспондент радио и записал на пленку выступление Игоря. И весь Кольский полуостров вскоре слушал:

В комитете Игорь стал самым активным. Секретарь комсомольской организации стройки, веселый и деятельный Громов, которого любил весь поселок, уехал в отпуск, а сразу после отпуска его послали на курсы переподготовки комсомольских работников. Кому-то полагалось на это время заменить Громова. Игорь начал запросто заходить не только к секретарю партийной организации прорабу Лойко, но и к самому начальнику строительства Алексею Михайловичу Одинцову.

Нравилось Игорю торжественно провозглашать: «Разрешите объявить заседание комитета ВЛКСМ открытым», и выжидать паузу. Но обычно Ася Егорова сбивала эту торжественность:

— Да, конечно. Аплодисменты не положены.

Говорил Игорь длинно, для него регламент не существовал, и опять кто-нибудь не выдерживал:

— Ох, скоро ты кончишь? У меня белье кипятится.

Или:

— Еще и не обедали. Желудок к хребту пристал.

Когда организовался комсомольский патруль, девушек попросили подрубить на швейной машине красные нарукавные повязки для патрульных. Одна не успела сдать повязки в назначенный день — Игорь назвал ее поведение «комсомольским хулиганством». Девушка обиделась и ушла.

— Что значит «комсомольское хулиганство»? — спросила Игоря присутствовавшая при этом разговоре Ася Егорова.

— По-моему, это ясно, — отрезал Игорь.

— Ничего не ясно, одна муть. Если хулиганство, так что тут комсомольского?

Раза два Игоря уже посылали представителем от молодежи Северостроя на совещания в район. В райкоме комсомола его попросили написать биографию и заполнить анкету. Игорь не забыл отметить, что в девятом и десятом классах об был комсоргом. Он чувствовал прилив сил, — не боги горшки обжигают: руководил школьными комсомольцами, может стать молодежным вожаком и здесь!

На клубные вечера танцев он являлся теперь с печатью некоей озабоченности на лице

…Электрические лампочки в тесном дощатом зале то слабеют до полунакала, то снова ярко разгораются (линия высоковольтной передачи еще не вступила в строй, и единственным источником энергии был слабосильный кашляющий движок). От танцующих не протолкнуться. Вместо лыжных брюк, заляпанных известкой, комбинезонов и ватников, осыпанных опилками, — гофрированные юбочки, длинные пиджаки, шелковые блузки, куртки на «молниях».

Руфа носит прическу «Кармен» — крупный черный завиток волос падает на лоб. С этим завитком соперничают треугольные чубчики двух-трех «стиляжных» парней. Но на них не обращают внимания.

Ленинградцы умеют работать, умеют и веселиться! Фокстрот так фокстрот, вальс так вальс, полечка так полечка — не пропускается ни один танец!

У входа дежурят добровольцы с красными повязками на рукавах. Это тоже по-ленинградски: где отдыхает, веселится рабочая молодежь, туда хулиганам дороги не дают.

— Насосался! Пойди сначала проспись! — Комсомольцы-патрульные не пропускали в зал подвыпившего.

— Сейчас же выбрось папиросу! — останавливали они какого-нибудь кавалера с чубчиком, дымившего в лицо своей даме.

…Игорь протиснулся сквозь жаркую толпу и забрался в маленькую комнатку за сценой. Здесь стояла радиоаппаратура, отсюда и транслировалась музыка. В его власти было прекратить танцы, если кто-нибудь нарушит порядок.

Какой-то парень не захотел снять кепку — его повели в комнату за сценой.