— По классу кораблик — сторожевик. По принадлежности — пограничное судно. По флагу… Чёрт его знает. Думается мне, что сейчас на нём больше дутовских казаков, чем матросов.

— Вооружение?

— Два пулемёта. Один, между прочим, носовой — крупнокалиберный. Этого вполне хватит, чтобы пустить обе наши шхуны на корм рыбам.

— А если мы откроем заградительный огонь? — На скуластом лице Джангильдина выступили капельки пота. — Это поможет?

— Как мёртвому припарка. Он, шельмец, с дальнего расстояния продырявит нам все борта.

— Та-а-ак. Ваше мнение, капитан?

— Простите, но я человек не военный, — развёл руками капитан. — Я, если можно так выразиться, извозчик. Моё, знаете ли, дело…

— Хватит, — в сердцах сплюнул под ноги Степанишин. — Твоя позиция мне ясна. Ты, дед, лучше вот что скажи, у нас хватит ходу, чтобы удрать от него?

— Наивный вопрос. Сторожевые катера всегда строились с таким расчётом, чтобы они могли догнать любую шхуну. Вы взгляните лучше, как он идёт…

А сторожевик и в самом деле шёл бойко. Пенный бурун дыбился за кормой, корабль резал форштевнем волну, словно масло ножом; длинный шлейф чёрного дыма из косо поставленной трубы возвещал о том, что в кочегарке сейчас шуруют вовсю, что ещё полчаса такого хода — и он станет борт к борту с неуклюжей и беззащитной «Абассией».

— Так что же делать? — спросил сам у себя Степанишин и полез пятернёй в затылок.

— Думать надо, — отозвался Джангильдин. — И думать надо быстро. Жаль, что у меня нет опыта морских сражений…

— При чём тут опыт? Тут и адмирал ничего не придумает.

— Ты так считаешь?

Джангильдин надолго умолк. Он стоял, вцепившись в поручни мостика, и не отрываясь смотрел на приближающийся сторожевик. На скулах играли желваки. Тонкие пальцы побелели от напряжения. Миша переводил взгляд с одного лица на другое, и в душу его закрадывался страх. Макарыч казался внешне спокойным и беззаботным. Он похлопывал кавалерийской плёткой, зажатой в правой руке, по голенищам высоких сапог, а левой поочерёдно сдвигал выгоревшую на солнце фуражку то на лоб, то на затылок. В прищуренных глазах его залегло отчаянное безразличие.

И только капитан был невозмутим. Он чувствовал себя во всей этой истории нейтралом. Сегодня его красные заставили везти груз, завтра заставят белые. Кто платит, того он и везёт. Он извозчик, не больше.

— Вот что, — вдруг разжал тонкие губы Джангильдин, — давай попробуем одну штуку… Мы этот фокус когда-то вместе с Амангельды Имановым проделывали. В общем, зови Шпрайцера.

Голос Степанишина загремел над палубой:

— Военкома к командиру!

Ещё через минуту аккуратный Шпрайцер, вытянув руки по швам, выслушивал странный приказ:

— Возьмите четыре телеги и расставьте их вдоль бортов оглоблями в сторону моря.

— Варум? — переспросил по-немецки Шпрайцер, забыв от удивления, что его не поймут. — Как это понимать?

— Объясню потом. Сейчас некогда. Так вот: расставьте и каждую телегу хорошенько прикройте брезентом, чтобы оглобли были закрыты, но выглядели внушительно и были похожи на стволы орудий. И возле каждой телеги выставьте человек пять-шесть красноармейцев. Пусть они изображают артиллерийскую прислугу. Теперь понятно?

— Яволь. Теперь понятно, — расплылся в улыбке Шпрайцер. — Товарищ Джангильдин есть великий стратег.

— Спасибо за комплимент. Вы его лучше приберегите ка потом.

— Что есть потом?

— Что есть потом, объясню попозже. А сейчас попрошу ещё об одном: всех красноармейцев с винтовками и пулемётами уложите вдоль бортов. Пусть будут готовы к открытию залпового огня по команде. Выполняйте. Капитан, передайте на «Мехди» сигнал готовиться к бою.

От минутной растерянности у Джангильдина не осталось и следа. Он лихо сдвинул на затылок фуражку, поправил ремни портупеи и кубарем скатился с мостика. Медлительно-основательный Шпрайцер едва успевал за ним. То на корме, то на носу среди зелёных солдатских гимнастёрок и чёрных матросских бушлатов появлялась на миг его низенькая, коренастая фигурка, обтянутая потрёпанной кожанкой.

— Два пулемёта на корму! — слышался скрипуче-пронзительный голос командира отряда. — Живо, не копаться! Кравченко, возьми из трюма «шош». Батыркулов, укладывай бойцов вдоль борта. Изготовиться к стрельбе!

Телеги быстро разворачивали в сторону моря, их тут же укрывали брезентом. Вблизи всё это мало походило на орудия, но со стороны моря…

— А они поверят в эту затею? — спросил Миша, дёргая за рукав Степанишина.

— Хорошо бы, если бы поверили, — ответил Макарыч, не отрывая глаз от бинокля.

— А если не поверят?

Степанишин сплюнул под ноги и недовольно покосился на Мишу.

— Я, Михаил, не пророк.

В восьмикратные линзы цейсовского бинокля кораблик противника был перед ним как на ладони. Степанишин даже успел сосчитать столпившихся на палубе военных — тридцать два человека. Кое-где в толпе вспыхивали и гасли отблески офицерских погон. «Рать — не шибко, — думал командир взвода. — Но пулемёт. Проклятый пулемёт». Он стоял на носу кораблика, нацелив чёрное рыльце в сторону «Абассии». Один из пулемётчиков пристально рассматривал «Абассию», и Степанишин не сомневался, что ему видна вся шхуна.