Ответ не заставил себя ждать, и ничего нового не было. На том же конверте, только почерк и тон иной, отнюдь не ленинский: «Мастаеву В. Срочно явитесь в администрацию президента Чеченской Республики Ичкерия (бывшее здание Дома политического просвещения)».

Как символ независимости, президентский дворец — самое высокое и, несмотря на бомбежку, еще крепкое здание — до основания снесли еще до заключения мирного договора. Поэтому новое руководство республики разместилось тоже в Доме политпросвещения. Березки, даже обломленной, нет, лишь часть ствола, словно рука, протянутая из-под земли. И видно, что, хотя герой войны Мастаев занят мирным делом, здесь еще преобладает военная обстановка: нет блокпостов, зато все при оружии, в камуфляжной форме, и даже исполняющий обязанности президента, бывший заместитель президента-генерала, был поэт, и вроде неплохой поэт, но и он теперь, как говорится, в полной боевой. И восседает в «Обществе «Знание», и там якобы ныне восхваляется, проповедуется и даже навязывается ислам, а атмосфера прежняя — вроде перегар, и сквозь жиденький табачный туман на стене будто колышется запыленный барельеф Ленина, и ПСС в шкафу.

— Мастаев, — с ходу говорит президент-поэт, — необходимо срочно провести выборы лидера народа.

— Я работаю, детей обучаю, — как веский аргумент.

— И чему ты учишь?

— Строитель. Башенный кран.

— Рано. Нам нужны воины. Борьба за независимость еще впереди.

— Война ведь кончилась.

— Ты что, со своего подъемного крана земли не видишь? А кругом враги. Мы в окружении враждебной России, она жаждет реванша. А ты, вместо того чтобы воинов растить, молодежь отвлекаешь от главной цели.

— Что я должен делать? — Мастаев и вправду почувствовал себя виноватым.

— Исполнять приказ главнокомандующего. Ехать в Москву.

— Как в Москву? В логово врага? — встрепенулся Ваха. Он машинально глянул на шкаф, где ПСС, вспомнив ленинское: «Все писатели невменяемые люди». А поэт пояснил:

— У нас выборы. Деньги нужны.

— Выборы на деньги Москвы?

— Да, и на выборы, и на пенсии, пособия, зарплату и прочее, прочее, прочее, за что Москва нам должна. Разве это не так? Или ты это не понимаешь?

— Так, — грустно согласился Ваха и с отвращением отвел взгляд от ПСС. А там же, только ниже, как и должно быть в кабинете поэта, книги по фольклору, и по ним он тоже усвоил, что любая метафора мифа говорит об одном — любой герой, персонаж мифа, даже если он еще не очеловечен, а тем более, если это уже человек, — должен сам проглатывать, либо будет проглочен — лишь таков мир! И если этот герой сумеет отречься от своего мнимого достоинства, некой добродетели, соблазнов и даже жизни и подчиниться вроде бы невыносимому, то все барьеры сопротивления один за другим разобьются и он обнаружит, что он и его противоположность — есть одна плоть, где все имеет конец. Там же начало — вечна только душа, как и создавший ее Бог!.. А поехать в Москву Ваха и так хотел, ведь там его сын, там Мария!

Прежняя изоляция Чеченской Республики, по сравнению с тем, что стало после войны и мирного договора, — ничто. Почти на каждом блокпосту доскональные проверки, цель которых — вымогательство.

Всю дорогу Ваха думал — пустят ли его вообще в здание Избиркома России, и вообще, кому он нужен в Москве? А все, как обычно, под контролем. Даже не в аэропорту, а прямо на борту, стюардесса предупредила — у трапа Мастаева ждет машина. Его доставили не в избирком, а к мрачноватому зданию, что напротив Лобного места и словно изъеденная временем и коррозией бронзовая вывеска — Российское общество «Знание».

Мастаев не сомневался, что здесь встретит Кнышева. Правда, судя по всему, Митрофан Аполлонович здесь не главный и это не тот Кнышев, кто может натворить всякое и при этом все равно свой, в чем-то родной. Теперь в глазах Кнышева нет даже искорки прежней близости, наоборот, отчужденность, недружелюбность, если не презрение, и в то же время нет прежней надменности, более уважения, не как к равному, да сопернику.

— Ну, как там в независимой Чечне? Счастливы? Свободны? Как ваш президент-поэт, стихи пишет?

— Вам письмо написал.

— М-да, — словно зная содержание, Кнышев лишь мельком глянул на текст. — На выборы деньги дадим, — от этих слов Мастаев обомлел, а хозяин продолжал: — А вот на пенсии, пособия и прочее — денег нет, только оружием.

— Зачем нам оружие? — возмутился Мастаев.

— Хе-хе, еще пригодится.

— Еще будет война?

— Мастаев, дареному коню в зубы не смотрят.

— Не нужен нам этот «Троянский конь».

— Это не ты решаешь, а руководство. Твое дело — выборы провести.

— А «итоговый протокол» уже готов? — крамольный вопрос задал Мастаев.

— «Итогового протокола» — нет, — жестко ответил Митрофан Аполлонович, — но и выбор у вас не велик.

Именно так и оказалось, никто из достойных гражданских лиц не посмел подать заявку на выборы. А те, кто подумал об этом, подверглись такому силовому давлению, что вынуждены были из республики бежать. А в итоговом списке для голосования остались только те, за кем стояли люди с оружием; словом, как и сказал Кнышев, — выбор был не велик. И эти выборы, а Мастаев уже имел немалый опыт, в плане голосования были самыми демократичными. Активность населения была невероятной — победил, как все посчитали, лучший из худших — правда, уже не генерал — обмельчали, а настоящий полковник, в прошлом — командир полка Советской и Российской армии.