Ваха знает — с автоматом против самолета не пойдешь. Да в истории подобное случалось. Иначе как бы сложились мифы? В общем, под этот слух-шумок Мастаев вновь сколотил отряд, благо эпос помнят, и, разведав, когда будет штурм Грозного, двинулся с отрядом к столице.

Почти два года длится эта война, или, как говорят, «наведение конституционного порядка». И не только те, кто воюет, но даже бабушки на базаре знают, что мощные российские войска зачастую подыгрывают, заигрывают, в общем, то ли учения, приближенные к боевым, то ли просто в «кошки-мышки» играют. И, как в мультфильме, кошки, порою очень даже не хило получают. Да это не эпос. Это современная беллетристика. И кто бы как ни писал, как бы ни «подыгрывал» и ни «заигрывал», настоящая война, где есть герои и трусы, предатели и командиры, мародеры и беженцы, а в итоге — трупы, трупы, трупы, в том числе и детей. Война! Этот дракон ненасытен, требует все новых и новых смертей.

По опыту Мастаев знает, что известные полевые командиры пойдут на штурм Грозного по «протоптанным» тропам, и там будет все: и подвиг, и измена — бойня. Последнее ожидает и его, но он, как Ленин, пойдет другим путем, хотя наверняка понимает, что и в его отряде, может быть предатель-наводчик; может, даже он сам является таковым, потому что даже в его одежде, оружии, а скорее всего, в его сознании сидит какой-то непокорный бес, как спутниковый навигатор, и он будет притягивать к себе огонь тяжелой артиллерии и авиации.

Ночью, без особого труда, с юга, через чернореченский лес его отряд вошел в Грозный. В это время город без контроля. Однако передвижение как-то сразу определили, и началась за ним охота, словно огненные языки дракона, с неба потоки раскаленных ракет. Именно на это Ваха и рассчитывал, и этого он ждет. Как в кавказской сказке «Быстрый горец»: огромное чудовище напало на село и стало требовать дань — каждый день человека на съедение. И нашелся юноша, сказал «догони», обежал вокруг чудовища, забрался на его хвост и по хребту вверх. А все пожирающее чудовище, пытаясь съесть юношу, стало проглатывать свой хвост и так самого себя съело.

Именно так хочет поступить и Ваха. Первым делом он ведет отряд в места, обойденные войной — нефтекомплекс функционирует — оазис. Вот на что он навел ракеты. Пожар, дым, словно извержение вулкана. Еще темнее стала ночь, дышать невозможно, жить тяжело, потому что нефтепровод — кровеносная система Системы — перестал функционировать, не дает более доход.

После этого редеющий отряд Вахи под тем же обстрелом, как под сигнальными ракетами, освещающими правильный путь, двинулся прямо к центру, или, как он мыслит, к сердцу чудовища, на котором надо станцевать. Это мифология. И когда речь идет о мифическом герое, то всякие чудеса допускаются безо всяких ограничений. Однако, как бы ни была развита человеческая фантазия, сама жизнь гораздо более изобретательна, непредсказуема, изощренно-коварна и героически самоотверженна. И все это, возможно, и есть в одном человеке, в одном герое. Ибо герой не защитник сущего, а борец за грядущее и только тот герой — герой, у которого смерть не вызывает страха, потому что главное условие героизма — примирение со смертью.

Вокруг Дома политпросвещения возведена целая железобетонная крепость, которую не то что автомат, гранатомет, но даже танк не прошибет. И такого оружия у чеченских боевиков нет — на это расчет и успокоенность тех, кто скрывается внутри: это советники из Москвы и местное, вроде бы узаконенное чеченское правительство.

Да есть герой Мастаев. И он вопреки всему, под шквальным огнем средь темени ночи дошел до «спасительной» стены. Упав под нее, он к ней так прижался, словно к родной, а ракеты рвутся беспрерывно. И даже сквозь этот рев прорываются панические крики на русском и чеченском:

— Нас предали! Нас подставили! Нас предали!

— Это вы всех предали, продали, пропили, — в ответ прошептал Ваха.

С рассветом мир замер. Луна и солнце поднялись вверх, как главные очи неба. На западе замерла утренняя звезда Венера, как девственная прелесть. Ночь и день, два мира, разнящиеся, как жизнь и смерть, как человеческое и божественное. А герой, отважившийся отправиться из мира известного во тьму, вооружен знанием, то есть бескорыстием. И если его дух мечтает не о сиюминутных мирских блаженствах, а о вечной гармонии с природой, то тогда человека не уводят от самого себя его чувства, рождающиеся от поверхностного взгляда на вещи; и человек только тогда герой, то есть человек, когда он смело отвечает на всякое проявление движущих сил своего собственного характера, и только тогда перед ним расступаются трудности и открывается непредсказуемая широкая дорога вперед, в вечность!.. Даже его любимая березка, под сенью которой Ваха от волнения всегда прятался, подолгу курил, теперь тоже полностью обломилась, не выдержала природа напора войны. Только это вызвало у Мастаева сожаление; а то, что Дом политпросвещения почти разрушен, его даже радует, и не то чтобы он вспомнил миф, а так горской душе хочется — средь обломков здания, где почти век культивировался ленинизм, он бесшабашным свистом собрал в круг друзей, и воззвав:

— Тъоха тьараш! [164] Хорс тохъ! [165] — стал неистово лезгинку танцевать.

Жертв никто не считал — это невозможно и бессмысленно, ибо жертвы войны все: и живые, и мертвые. Правда, Мастаев, в отличие от остальных, знает о первоначальном предназначении Дома политпросвещения — этого храма для избранных мира сего. И эти «избранные» создали себе много привилегий, в том числе и для бессмертия своих нетленных душ и тел. Эти «избранники» многое знают, многое предвидят и не хотят себя с народом равнять.

Как бы Дом политпросвещения ни разбомбили, да строили пленные немцы на совесть — остов еще крепко стоит. И Ваха без труда определил, где находилась основа идеологических основ — «Общество «Знание», и там потаенные помещения, непонятная ему электронная техника, даже под бомбежкой не разбившиеся бронированные зеркала, где-то под грудой мебели еще по рации какого-то первого зовут. Неужто Кнышева? Ну а вот лаз в подвал, и даже мощный, тяжеленный люк за собой не прикрыли — вход в бомбоубежище, в этот привилегированный ход в преисподнюю, где, видать скрывались самые избранные, а вроде своих же оставили под обстрелом погибать.