Сидя в тенечке своего ларька, Мастаев с презрением смотрел на них, еще больше презирал себя и думал, почему бы ему не плюнуть на все и не уехать в Чечню, в свои горы, где никто паспорт не спросит, а спросит — по морде, по морде, как в том анекдоте. Как вдруг он услышал родное:

— Хм, так ведь это сын уборщицы Баппы Мастаевой. Ваха? Так тебя звали?

В первый момент он эту пожилую, добротно, но все же в траур одетую женщину не узнал, а чуть погодя по этой знакомой с детства капризной картавости определил — жена грозненского нефтяника, соседа по «Образцовому дому» Захарова Якова Львовича. И она в той же барской манере:

— А что ты тут делаешь, в Москве? Аж на Рублевку попал!.. Что? Из Грозного нас выжили, сами все там изгадили, теперь сюда вслед за нами притащились. Ах ты, чечен проклятый! Бандит, террорист! Вы нам и здесь житья не даете, мерзавцы!

— Мама, мама, перестань. Перестань, я тебе говорю! — миловидная, средних лет женщина решительно пыталась увести Захарову, а та все кричала:

— Его мать у нас в Грозном уборщицей, в прислугах была, а он здесь расселся барином, в тенечке чай попивает.

Мастаев уже вскочил, чувствует, как жар взбешенной крови обжигает щеки, словно исхлестали. И будь перед ним мужчина. Тут же продавщица-молдаванка, торговцы-азербайджанцы, соседи по лоткам, его схватили, оттащили назад:

— Ваха, не слушай. Видишь, несчастная женщина, в трауре. Пошли. Успокойся.

В тот же час Мастаев уехал домой. Он думал, что от жары стала болеть голова — не спится, даже ночью перед глазами какой-то кошмар. А мысль — он чеченец, невменяемый, что по нынешним временам почти одно и то же, то есть в чем-то Захарова, может быть, права — все вдвойне, если не в квадрате. Вот только почему в прислугах? — никогда! А вот уборщица. Да, его мать всю жизнь «Образцовый дом» выметала, горбатилась, за это копейки получала. В то время как те же Захаровы, нефтяные магнаты Грозного, жиром лоснились, высохшую черную икру килограммами выкидывали.

«Как же ее звали?» — всю ночь не мог вспомнить имя бывшей соседки. А вот сына помнит — Альберт, лет на десять старше. Очень интеллигентный, правильный. После школы сразу улетел поступать в Москву, так в столице и остался, только изредка позже в Грозный приезжал. Еще дочь — Аида, чуть старше его, тоже после школы уехала в Москву, вроде замужем.

После тяжелой ночи Ваха проснулся как никогда поздно. И если всю ночь он думал, что не поедет более на Рублевский базар, то сейчас захотел — вдруг Захарова вернется. Он хочет с ней поговорить, просто объясниться. И тут звонок, его продавщица-молдаванка:

— Ваха, эта старуха с утра здесь торчит. У нашего ларька сидит.

— Я еду, постарайся задержать ее.

Захарова в том же трауре. Ее смуглое лицо совсем без кровинки, и лишь веки воспалены. Увидев Мастаева, она попыталась встать.

— Сидите, сидите, — схватив костлявый локоть, Ваха заботливо усадил ее, сел рядом.

Она долго молчала, пахучим платком вытирала глаза, сморкалась:

— Ваха, прости меня. Старая, совсем дурная. Всю ночь не спала. И надо же про Баппу такое. Твоя мать, царство ей небесное, такая женщина — ангел! Сколько она нам помогала! А сколько раз в первую войну спасала!.. И сама от бомбежки. Прости. А как ты нас спас. А я про тебя, твою мать, всех чеченцев. Будто сама не знаю, что еврейка. Как все и всюду поносят нас, — она опять стала плакать. — Ваха, мы ведь так дружно и хорошо жили в Грозном. Хотя тоже всякое бывало. Когда чеченцев репрессировали, мама Яши, баба Яна, из всех чеченских квартир все ценное собрала, до возвращения хранила. А это в те времена было небезопасно.

— Я это знаю, — подтвердил Ваха.

— А ты помнишь бабу Яну?

— Конечно, помню. Она меня всегда конфетами угощала. По-чеченски хорошо говорила.

— И Яша чеченский знал, просто говорить стеснялся.

— А как Яков Львович?

— Яша счастливый, умер год назад. Сердце. Все хотел, чтобы его похоронили в Грозном… Как там, в Грозном? А «Образцовый дом»? А нашу квартиру заняли. И твои, знаю, тоже. Нигде нет правды. Особенно здесь, в этой проклятой Москве.

— А почему вы… — тут Ваха осекся, потому что вновь чуть не ляпнул: «А что вы не уедете в Израиль? А она словно его мысль угадала:

— Теперь не могу, — тут могилка сына, зятя.

— Альберт? — удивился Ваха. А она как стала рыдать, укрыв лицо платком.

— Да, да, прямо на моих глазах — сына и зятя расстреляли. Слава богу, Яша до этого не дожил, всего пару месяцев спустя.

Больше она говорить не могла, засобиралась. А Ваха ей полный пакет фруктов в подарок. Сам хотел отвезти, но Захарова наотрез отказалась. Мастаев предположил — боится, узнаю, где живет, даже телефон не оставила. Да Ваха свою визитку уже в отъезжающее такси кинул. И почему-то он понял, что в его жизни что-то произойдет. Ровно через неделю раздался звонок.

— Это Белла Рудольфовна Захарова. Ваха, ты не мог бы к нам приехать?

Конечно, это не замок Кнышевского, правда, в том же престижном месте Подмосковья по Рублево-Успенскому шоссе шикарная дача Захаровых. И почерк дела, точнее беспредела, до боли знаком, потому что в обществе царит безнаказанность, а насилие пропагандируется, возносится, процветает. И это, по мнению Мастаева, оттого, что нет хотя бы какой-то элиты: «Образцового дома» — нет, «Дома проблем» — тем более нет. Зато «итоговый протокол», то есть приговор семье Захаровых, готов: Альберт и их зять, муж Аиды Евгений, конечно же не без капиталов отца Якова Львовича, открыли свое дело — поставки компьютеров, программное обеспечение и все остальное: продажа, сервис, логистика и так далее. Словом, не за один год, а фирма «Захаров и партнеры» стала процветать. И все было нормально: налоги платили, дань была, откаты и взятки, темный нал и серая зарплата. В общем, как у всех в стране, пока однажды на них не «наехали» некие братки, потребовав огромную единоразовую дань: долю в бизнесе, человек в руководстве.