Мастаев понимал, что этот материал никак не тянет на добротную журналистику. Да он и не журналист, журналистику не изучал. Зато, как он считал, во главе угла всегда должны быть первоисточники, а субъективные выводы пусть каждый делает сам. Словом, после того как он отдал эти две-три странички Самохвалову, Ваха решил, что полученный гонорар отработал. С этими деньгами он поспешил в больницу, где лежал его сын, и по пути впервые в жизни стал испытывать новое, странное чувство — он добытчик, он кормилец, он отец. Сам безотцовщина, только теперь он понял, сколько в жизни недополучил — «неимущий», и это не деньгами измеряется. Зато его сын получит все, все! Он так был в этом уверен, видимо, так горели его глаза, и он почти летел орлом, что его сразу пропустили прямо в палату. А там он явно сник: его бывшая теща ухаживает за бледным, спящим под капельницей сыном. И она говорит только то, что есть:

— Кругом развал. Все за деньги. А наша зарплата — гроши. Айна в филармонии, к концерту готовится. Ведь надо как-то жить.

Почему-то не смог он бывшей теще деньги отдать, пошел в филармонию, благо рядом.

В огромном темном фойе маленький островок жизни. Под абажуром тусклой лампы, словно всю жизнь здесь сидит, русская бабулька в изношенной кроличьей шубе, в варежках, на спицах вяжет.

— Вам Айна нужна? — по всему видно, очень деликатная дежурная. — Пройдите, пожалуйста, в зал, они репетируют.

В зале тоже холодно, темно, лишь сцена двумя лучами освещена: Мария за роялем, рядом его бывшая жена Айна со скрипкой, обе в пальто, что-то незнакомое исполняют:

— Стоп! Стоп! — оказывается, тут же, в первом ряду, сидит мама Марии. — Айна, ты опять запаздываешь.

— Руки замерзли.

— Давайте, еще раз, с третьей строки, — хлопнула в ладоши концертмейстер, а исполнительницы будто примерзли, уставились в зал, туда же оглянулась Виктория Оттовна. Мастаев, как вкопанный, в проходе стоит. — Десять минут перерыв, — вновь хлопнула Виктория Оттовна.

Айна демонстративно ушла за кулисы. Как-то низко склонив голову, словно не желая видеть мир, тихо что-то грустное стала наигрывать Мария. А Ваха все стоит, не зная, идти ему за Айной или нет. Его выручила вышедшая навстречу старшая Дибирова.

— Я провожу тебя к Айне. Идем.

— Не надо, — вырвалось у Мастаева. — Вот, передайте ей деньги на лечение сына.

— Да, слышала, ты в Москву пробил направление сыну. Молодец. Как раз на дорогу средств не было. Я пойду к ней, — взяв сверток, отбивая в пустом зале четкий, звонкий шаг, Виктория Оттовна тоже пошла за кулисы, а Ваха, вместо того чтобы уйти, бросился на сцену, уперся в рояль. Мария явно испугалась, вскочила. А он то ли просяще, то ли приказно:

— Сыграй что-нибудь, настоящее.

Мария неуверенно, очень медленно и как-то осторожно села за рояль, ее тонкие, посиневшие, почти прозрачные пальчики дрожали, словно боясь соприкоснуться с клавишами:

— Что сыграть? — только сейчас она прямо посмотрела на него, а он выпалил:

— Мария, я люблю тебя!

— Ты сумасшедший, — опрокинув стул, Мария убежала. И тут ее мать:

— Ваха, позволь я тебя провожу, — спасла она Мастаева. И только у выхода заговорила: — Айна и Мария — подруги, коллеги. И я считаю, что Мария должна возвратиться к мужу. Бааевы этого тоже хотят.

— Все в разводе, — пытался возразить Ваха.

— У вас с Айной сын, — твердо сказала Дибирова. — К тому же больной сын. Заботься о семье. Про Марию забудь. До свидания.

В весьма удрученном состоянии вернулся Ваха в чуланчик. Ночью он почувствовал себя очень плохо: опять температура, озноб, противный кашель. Баппа даже вызвала «скорую»:

— Простыл, вирус гриппа гуляет, — поставил диагноз подвыпивший доктор, выписывая кучу лекарств. — А главное, в какое время живем? Безработица, инфляция, революция — стрессы. А ведь все болезни от нервов, вам надо отдохнуть.