— Мастаев? Срочно в Дом политпроса.

— Утром буду.

— Объявлено военное положение. Не подчинишься, знаешь, что будет, гвардии сержант?

— Знаю. Репрессия.

— Бегом! Засекаем, пять минут.

Ваха вновь попал в «Общество независимых» («анархистов»). Тут людей поменьше, и их президент-генерал попросил спешно убраться, а Мастаев сразу же определил: здесь был Кныш. Генерал курящих не любит, да, видимо, Кнышу запретить не может: только Кныш так усердно сминает в пепельнице окурки, а потом окурком же эту пепельницу с краев очищает, образуя в центре бугорок.

— За всю историю Чечни впервые из Москвы добрые вести, — сообщил генерал Мастаеву.

— Нам дали независимость! — ляпнул Ваха.

— Гм, — кашлянул генерал, — этого мы добились в день, когда я народу присягал, — он продемонстрировал свою офицерскую осанку, мельком глянув на себя в зеркало.

— А новость в чем? — вернул генерала в реальность Мастаев.

— А. Нам обещают оружие. Много оружия.

— Даже подлодки и корабли?

— Но-но-но! — как Кныш сказал генерал. — Это военная тайна, — заложив руки за спину, он прошелся по кабинету, о чем-то размышляя, и вдруг победно воскликнул: — Я такой залп устрою — весь мир содрогнется, будет обо мне говорить.

— Да, в день вашей присяги столько стреляли.

— Хм, это цветочки.

— А нельзя без «цветочков», то есть залпа?

— Что? Где ты видел, чтобы свободу без борьбы и войны добывали? Салага! На, — он небрежно кинул какую-то папку перед Мастаевым. — Мои первые указы, чтобы утром все «твою» газету «Свобода» читали.

— Она уже готова? Напечатана в Москве?

— Да, — важно сказал президент-генерал и вновь мечтательно уставился в потолок, говоря: — Я ныне властвую не только в Грозном, но вскоре буду и в Москве.

Мастаев развернул добротно изданную газету «Свобода». На первой полосе огромный красочный портрет генерала-президента в форме летчика. И тут же первые указы.

— Дэла, [104] — произнес Мастаев. — Что это за указ? У нас ведь не было никакого волеизъявления граждан, никакого референдума, чтобы провозглашать суверенитет.

— Но-но-но! — погрозил пальцем генерал. — Разве ты против? И кто из чеченцев против?

— Надо спросить, — удивлен Ваха. — Да и не одни ведь чеченцы в республике живут?

— Товарищ сержант! — это генеральский тон. — Если командир будет каждый вопрос обсуждать с боевым составом, то что получится?

— Но мы ведь не состав, тем более боевой. Мы общество.

— Какое общество?! — генерал потрогал свои усы. — Чеченцы — воины. И положение у нас военное. Читай мой второй указ.

— Теперь, сержант, ты ознакомлен с указом: время военное, а шуток на фронте нет. Сам знаешь, ослушание — что?

— Расстрел?

— Ну, зачем так грубо, просто некая репрессия.

— Э-э, — стал заикаться Мастаев. — А-а можно спросить?

— Можно тетку за титьку. А в армии — разрешите спросить. Что?

— Я, конечно, не юрист, — тихо начал Мастаев. — Однако даже по логике в преамбуле вашего указа явная неточность: нет в конституции и нигде в документах Республики Нохчичоъ.

— Ну и что?

— Значит нет и государственного терроризма и провокации.

— Но-но-но, ты мне мозги не пудри, сержант. Указ во имя нашей свободы, и нечего к словечкам придираться.

— Да, насчет «словечек»: а что такое «куфра»?

— Что? — генерал бесцеремонно выхватил у сержанта «Свободу». — Куфра. А что это значит? Болваны. А в целом твоя газета ничего, — генерал с удовольствием смотрел на свой портрет.

— Я к этому отношения не имею.

— Как не имеешь? Посмотри.