Ничего неожиданного, почти все как есть, и только одно его сильно задело: «неимущий — этим управляем». Он рванулся к выходу — дверь заперта, бросился к окну. И если бы оно свободно не открылось, он разбил бы стекло.

Дождь уже не шел. Под порывами резкого, холодного, северного ветра асфальт кое-где успел просохнуть. Под ногами жалко шелестели промокшие листья. Где-то закаркала встревоженная ворона. На повороте у главпочты заскрежетал трамвай. Густой, тенистый сквер Полежаева осенью словно прохудился, и сквозь осиротевшие сучья слабо просвечивает предрассветное небо. Все в тумане, блекло, как и у него на душе. И вдруг он услышал слабый хриплый голос:

— Молодой человек, молодой человек. Подсоби копейкой, ради Бога, — с ногами взобравшись на скамеечку, сидит, укутавшись непонятно во что, обросший мужчина, в его ногах еще кто-то под открытым небом спит.

Не задумываясь, Ваха собрал в кулак всю незначительную наличность в кармане, выложил в грязную, большую, видно когда-то работящую ладонь.

Он пересекал двор, когда услышал с детства знакомый звук — метла. Вырос, вроде выучился, а мать от этого не избавил. «Неимущий — этим управляем».

— Сынок, ты всю ночь на работе? Пойдем, покормлю.

Как звук метлы, так и еда: всю жизнь жареная картошка, хлеб, чай, молоко. Если есть в магазине — иногда творог, сметана.

— Поедем в горы, там ведь у нас все есть, — вырвалось у сына.

— И там тебя не оставят, — сказала Баппа, а чуть позже: — Зима. А мы картошки и лук в этом году не заготовили. Мне уже два месяца не платят. А цены бегут — ужас. А тебе на этой работе зарплату дадут?

Сын что-то промычал в ответ, наскоро перекусил и побежал на биржу труда. Он готов был на любую работу, как многие спозаранку собравшиеся здесь.

— Работа есть? — спросил Ваха у одного.

— Какая работа? — угрюмый мужчина смачно сплюнул. — Смотри, что этот подлец Мастаев в своей газете пишет: «К вопросу о высылке за границу писателей, профессоров и всякой интеллигенции. Все это явные контрреволюционеры, пособники России, организация ее слуг и шпионов и растлителей учащейся молодежи. Надо поставить дело так, чтобы этих «военных шпионов» изловить и излавливать постоянно и систематически, и высылать за границу». Тьфу!.. И еще издевается над нами: «С комприветом Ленин». Всех богатых, грамотных, умных просто выживают, гонят. Откуда работа? Что они творят? Голод? Гражданскую войну? Тридцать седьмой год и депортацию? Тьфу, будь он проклят, этот Мастаев, вместе с его генералом. Увидеть бы, в морду плюнуть. Как кормить детей?

Ошеломленный Ваха тихо отошел в сторону. Он этого не писал, зато переписывал. Значит, виноват? Как ему тяжело. «Неимущий — этим управляем. Как кормить детей?» — только сейчас он стал осознавать: он тоже отец. Как он устал. Хочется домой, спать. А разве это его дом? Служебный чуланчик. Даже в Макажое своего дома нет. Он не в состоянии думать, ему мучительно стыдно, он устал. Еле дошел до «Образцового дома» и на диван. Спасение — спать!

Недаром дед Нажа говорил, что время и времена неизменны, а меняется лишь человек, его поведение и нрав.

Это в эпоху зрелого социализма учтивый почтальон стучал в дверь чуланчика, вежливо вручал красивый конверт, где четко и ясно было все прописано, — как Мастаеву далее жить. Зато теперь, во время всеобщей перестройки, гласности, демократии и суверенитета, если не время, то нрав конечно же поменялся: какой-то обросший, смуглый верзила не то что постучаться, а ногой чуть ли не вышибая дверь, вломился к вечеру в чуланчик, грубо схватил за ворот только что проснувшегося Ваху и на ухо зарычал:

— Ты почему с дежурства бежал, вшивый интеллигент?

Не скажи последнего, может быть, как-то иначе было бы дальнейшее. Но Мастаев вспомнил: «неимущий — этим управляем», да к тому же «драчун». Пусть будет так, но в своем углу, пусть даже в чуланчике, даже в конуре, тем более на глазах матери, он с собой так обращаться не позволит. Через несколько секунд этот верзила кубарем летел со ступенек чуланчика. Оказалось, был еще один сопровождающий, тот только сказал:

— Мастаев, вы ведь ответственны за прессу и выборы.

— Я снял с себя всякую ответственность, — захлопнув дверь, он опять повалился на диван.