Сулим с Иваном еще полчаса вели нас, ориентируясь по известным им приметам, затем свернули в лес и вывели нас на поляну, на которой стояла избушка на курьих ножках. Во всяком случае, так мне сперва показалось. Привязав лошадей с подветренной стороны, дав им в торбы овса, накрыв спины потниками и попонами, чтобы от снега защищали, мы, натаскав в зимовку дров, разложили огонь. Дым выходил в дырку, проделанную в крыше, так что спать в тепле нам не грозило, но всяко лучше, чем на улице. Ночью по очереди несли вахту возле лошадей, чтобы волки не погрызли. Но Бог миловал – если и ходили рядом, то к коням не лезли. Это был первый снег в этих краях, так что хищники еще не оголодали и в стаи не сбились.

До утра погода успокоилась, и мы к полудню прискакали в Черкассы. Хотя мы были почти дома, поход еще был не окончен. По традиции считалось, что атаман привел свою ватагу из похода, когда приходили к первой развилке, где дороги расходились у каждого к своему селению.

В Черкассах была корчма, которую держал вместе со своей женой нестарый еще однорукий казак. Перекусив у него и дав роздых лошадям, мы поскакали по дороге дальше. Поплутав по тропинкам Холодного Яра, тщетно пытаясь понять, куда меня ведут мои товарищи, мы остановились на полянке, с которой Дмитро знал короткую дорогу до своего хутора. До села атамана Непыйводы тоже было недалеко. Иван звал к себе в гости, Дмитро к себе, но Сулим был настроен ночевать дома. Давид решил не томить коней и заночевать у Дмитра, на что мы все дружно посмеялись, ну а мне ничего не оставалось, как сопровождать Сулима.

Иван разделил хабар, добытый нами в этом походе, на всех поровну, хотя все требовали, чтобы он себе две части взял. Вышло каждому по триста девяносто монет серебром. Так как мне в Чернигове византийские золотые на серебро меняли, то вышло больше чем по тридцать золотых монет на брата, не считая золотых побрякушек и оружия непроданного. Удачный вышел поход, награбили больше, чем некоторые из нас на продажу везли. Ивану каждый из нас что-то подарил на память об этом походе: от лишней доли он мог отказаться – от подарка не откажешься. Я ему золотую печатку с коловратом подарил: в конце концов, от его имени письмо князю писано, значит, его печатка должна быть.

Помолившись вместе, поблагодарили Господа и Матерь Божью за то, что хранили нас в этом походе, выпили по кружке вина, попрощались с Дмитром и Давидом да и поскакали дальше. Вскоре мы выехали из леса – и пришла пора с Иваном прощаться. Последние километры, или версты, пути, как их ни меряй, а они самые длинные, мы с Сулимом проскакали уже при свете луны. Зимой, когда лежит снег, ехать можно, особенно по следам, которые кто-то днем проложил, за что мы ему с Сулимом постоянно возносили благодарность.

Но всему в этом мире приходит конец, кончилась и эта дорога. Разбудив родителей и побросав в сенях свои мешки и железяки, обнял мать и отца. Говорили мало, разговоры отложили на завтра, меня накормили, дали небольшой казанок с теплой водой и суконки, которыми я надраил свое тело и переоделся в чистое. Не баня, но основную функцию выполнили: пыль дорог осталась только в памяти, слезла вместе с кожей, которую натер до дыр.

С утра вручил подарки родителям: матери – отрез тонкого белого полотна на рубашки, бате – красную рубаху, малявке – сапожки сафьяновые по дешевке купил, ношеные слегка, но в это время народ был попроще и на такие мелочи внимания не обращал. Затем побежал доложиться атаману. Атаман уже был во дворе, рубил дрова для разминки. Или жена припахала ввиду отсутствия Давида.

– Долгих лет здравствовать, батьку! Вернулись мы вчера ночью с Сулимом. Все живы и здоровы, Давид к Дмитру повернул ночевать – кони у него приморились, сказал, сегодня дома будет.

– Здравствуй и ты, Богдан. Кони у него приморились, – с иронией отметил атаман и засмеялся. – Ничего, осенью поженим, он уже и невесту приглядел, но, видать, конь у него больно шустрый, так и норовит в стойло заскочить. Не получится у него на сей раз коня своего пристроить: стойло занято. Покрестника я твоего, Павла, с семьей ко вдове поселил. А Ярослав – здесь, в селе, у Насти пока живет. Ну, рассказывай, где вы гуляли так долго, Тамара уже извелась совсем. Седмицу уже каждый божий день грызет меня и грызет, я уже плюнул, думаю, соберу казаков – и в поход уйдем от этих баб.

– Так это, батьку, как приехали мы в Киев, пошли Иван, Давид и Сулим поискать, не ищет ли кто охочих в зимний поход…

Тут из хаты вышла тетка Тамара и обрадованно бросилась к нам:

– Приехали, наконец-то! Здравствуй, Богдан. А где Давид?

– И вам здравствовать, тетка Тамара.

– У Дмитра Бирюка на хуторе остался твой Давид, – не дав мне открыть рта, сразу вступил атаман. – Ты думаешь, ему отец с матерью в голове – он ко вдове первым делом поехал: не знал, что там народу полно. Ото злой будет, как приедет. Сказывай дальше, Богдан.

Тут из хаты вышла Мария, увидав меня, сначала бросилась к нам, затем остановилась, смутившись.

– Долгих лет здравствовать тебе, красна девица. Вроде как вчера тебя видел, а ты еще краше стала, вышла на крыльцо – как будто солнышко из-за тучи выглянуло, и все вокруг засветилось. Постой, не убегай, я тебе подарок привез.

Засмущавшаяся Мария убежала в хату. Иллар с Тамарой осуждающе уставились на меня:

– Совсем девку засмущал, теперь из хаты не выйдет.

– Кто ж такое при родителях девке говорит, Богдан, – начала поучать меня тетка Тамара. – Такое девке тихо говорить надо, наедине, чтобы никто не слыхал.