Опыт пеших путешествий по американским дебрям у меня был весьма ограничен. Чингачгук из меня вышел никакой. Через пару часов я натер ногу, проголодался, как волк, что с учетом вчерашних похождений, в общем, неудивительно. Съедобные коренья и сочные плоды мне на пути как-то не попадались. Хуже всего то, что я постоянно блукал. Местность была достаточно болотистая, поэтому непрерывно приходилось петлять, чтобы не провалиться по уши. Ориентироваться по солнцу не представлялось возможным: около полудня небо заволокло низкими плотными облаками. Поди разбери, за которым из них это дурацкое солнце. Шум дороги тоже не здорово помогал – шоссе здесь, понятное дело, не одно. Так что брел я преимущественно наугад. Около трех часов наткнулся на дикую яблоню – хоть какая-то радость в жизни. Отвратительных, терпких яблок я проглотил не меньше килограмма – даже в раннем детстве со мной подобного не случалось. Сидя под яблоней, я мечтал о диких соленых огурцах, вертолете с теплым душем или, на худой конец, сотовом телефоне.

С наступлением темноты, которое совпало с приступом чудовищной усталости, я отбросил напрочь всякую осторожность и выбрался на обочину трассы. Подбирать в сумерках грязного оборванца никто не желал, но, по крайней мере, идти стало легче. Уже совершенно в сомнамбулическом состоянии около часа ночи я наконец достиг пригорода Нью-Йорка, хотя какого именно – непонятно. Я даже не был уверен на все сто, что это именно Нью-Йорк. Расспрашивать ночных прохожих, в каком городе мы находимся, было бы тактически неверно. Поэтому я зашел в какой-то старый склад и моментально отключился среди пыльных, воняющих чем-то ужасно неприятным огромных тюков...

Проснулся я перед рассветом от сильной боли то ли в спине, то ли в ногах, то ли в груди, то ли в затекшей шее. Места, которое не болело бы, при самом тщательном осмотре обнаружить не удалось. До умопомрачения хотелось коньяку. Впрочем, и от самого дрянного самогона я бы не отказался, только бы налили.

Я выбрался из своего убежища. Для возвращения к нормальной жизни оставалось немного: найти мелочь на телефонный звонок Кэт. Улица была пуста. Своей архитектурой район более напоминал Гарлем, нежели Медисон-авеню. Я несколько раз потянулся, чтобы хоть немного разогнать кровь, и зашагал в том направлении, где, по моим предположениям, находился центр. Пройдя несколько кварталов, я повстречал первых прохожих: таксиста, драившего свою тачку перед началом рабочего дня, и трех пуэрториканцев, развалившихся на лавке и сонно покуривающих. В машине был включен магнитофон, шофер орудовал мочалкой под аккомпанемент Шуфутинского.

– Привет, – я постарался изобразить самую приветливую улыбку, но в зеркало предпочел не заглядывать: острых ощущений с меня предостаточно.

Таксист не удивился, услыхав русскую речь, и, не оборачиваясь в мою сторону, процедил:

– Здорово, коль не шутишь.

– До телефона подбросишь? – задал я идиотский вопрос, но ничего лучшего на ум не пришло.

Он оторвался от своего занятия, смерил меня взглядом, затем обернулся и поглядел на дом у себя за спиной:

– Телефон на четвертом этаже, у хозяйки. Такого здорового жлоба мне не добросить – я тебе не Кинг-Конг.

– Земляк, мне всего-то нужно – позвонить. Может, поможешь мне как-нибудь? С меня пиво. Впоследствии.

Он тяжело вздохнул, как будто я просил его о каком-нибудь неслыханном одолжении, и застыл в нерешительности. В разговор вмешался один из пуэрториканцев:

– Эй, Мак! Чего этот придурок от тебя хочет? Я что-то его не припомню.

– Валил бы ты отсюда, – сказал таксист вполголоса, – эти недоноски чокнутые. Автомат в одном квартале отсюда, за углом слева.

Валить мне пока было рано: предстоял еще один раунд переговоров – про двадцать центов на звонок. Но провести его в деловой, конструктивной атмосфере нам не дали.

– Ты кто такой, приятель? – поинтересовался другой пуэрториканец и запустил в меня окурком.

Все трое парней были лет двадцати, все столь же наглые, сколь и щуплые. В другой обстановке им, возможно, сошла бы с рук их выходка, но не сейчас. Я и без того был зол. Под ногами у меня валялся увесистый дрын – кусок сломанной спинки скамейки. Я подхватил его и без долгих предисловий со всей силы огрел молодого нахала по уху. Он кубарем полетел на землю. Из рассеченной щеки брызнула кровь.

Второй дрожащей рукой вытащил нож. Я с разворота заехал ему по носу. Он плюхнулся как мешок рядом со своим приятелем.

Третий сделал акробатический пируэт – кувыркнулся назад через скамейку и припустил что есть духу.

Я хотел уже вернуться к прерванному разговору с русским таксистом, но уловил какое-то движение сзади. Отпрянув в последнюю секунду, я счастливо избежал удара монтировкой по шее.

– Ты! Козел! – Таксист был вне себя от ярости. – Хочешь, чтобы они меня почикали?!

Он сделал резкий выпад и выбил у меня из рук дубину. Увидев, какой оборот приняли события, сбежавший подонок вернулся и с опаской стал обходить меня сзади. Не решаясь приблизиться, он подобрал обломок кирпича и поигрывал им, готовясь, видимо, запустить его мне в затылок. Я оказался между двух огней, бежать тоже нельзя – кирпич все равно быстрее.

Чтобы не затягивать драматическую развязку, я бросился на парня и в последний момент пригнулся. Он швырнул свой снаряд в меня, но угодил в подбородок ринувшегося за мной следом таксиста. Водитель выронил монтировку, схватился обеими руками за лицо и стал медленно оседать. Пуэрториканец повторил свой недавний финт и галопом скрылся за углом.

Я подхватил раненого шофера. Он попытался вырваться, затем полез в карман и вытащил кошелек:

– Вот вся вчерашняя выручка. Убирайся!

– Спрячь. – Я с усилием засунул деньги обратно. Но он завопил как бешеный: