Враги Новой Русской живописи, видя, что отрицать и Новое искусство, и ту почву, из которой оно возникло, немыслимо (как же отрицать Францию), — помилуйте, — хотя вначале Бенуа и приспешники пробовали и к этому примеру яркой храбрости и силы, относиться свысока: «вандалы, неучи» — но потом стало совестно — надо же слыть «тонким» и культурным, и врагам в голову приходит дивная мысль — очень политичная: хвалить то, что не опасно и так — как неопасно. Ведь у себя дома Новое растет и ширится — рост этот и неудобен, (невыгоден прямо в финансовом отношении) и неприятен, наслаждаться им — «всеискусившийся» Бенуа не может. Но что же «можно» хвалить? — Ну да, конечно, если уж одобрять — «молодцы» — то только то, до чего за тридевять земель не доскачешь: Париж. Тогда враги Нового Русского искусства: Бенуа, С. Маковский, Шервашидзе и др. взяли и объявили Россию — «художественной провинцией» «этого вавилона», — «современного» Рима! — Там, там настоящие «кубисты» — «у нас же подделыватели». Там настоящие «таланты» — у нас же в России «жалкие подражатели». — Будем любить западное — настоящее, потопчем свое, наплюем на «жалкие ростки»! Одним словом — западное искусство — «лучшие» «критики» превратили в глыбу и стали накатывать, стали им душить Новое в Русской живописи. Мы им открыли это Новое с западной живописи. Мы выли и кричали, восхищаясь Сезанном, Гогеном и Ван-Гогом — кои открыли нам глаза — не к подражанию, а на возможность свободы, открыли глаза на ложь Ленбахов, Беклинов, Штуков, Цюгелей, Анри Мартэнов, Бенаров, Бонна, академистов в соусе импрессионизма и без оного. Враги приняли… притворяясь, что им нравится «не умеющий рисовать Гоген», «уродливый Пикассо» (по их прежним словам, — «вандалы» «неучи», «саврасы без узды»). Не хотите ли, приведу слова И. Е. Репина о Новом западном искусстве — чересчур уж откровенно они выражают истинное отношение «новоявленных» друзей Нового к Новой красоте. Маститый годами. И Репин, по-стариковски, прям и откровенен, Бенуа же хитрит, из политики и «задних мыслей», коварно льстить Новому искусству, — чтобы оплести его сетями, накинуть на шею ему аркан, отвлечь в сторону — лишить Новое искусство обаяния новизны. Но об этом потом, а ранее выдержка из И. Е. Репина:

Репин (читает «Бирж. Ведом.» 1910 г. 20 мая и машет ими над головой). Здесь ожидал нас целый ад цинизма западных бездарностей, хулиганов, соврасов без узды, на полной свободе выкидывающих курбеты красками на холстах.

Я совершенно убежден, что декадентом нарочито может быть только бездарный хам, или психически больной субъект. В варварской душе хама, вы видите, ясно холодного скопца в искусстве: он идет на продажу для скандального успеха — ясно.

Страстная любовь к искусству у истинных избранников приковывает их до самозабвения к обожаемому предмету, они душу свою жертвуют для достижения совершенства в искусстве.

Искусство — есть самый высший дар Бога человеку, святая святых его.

И вот в это святая святых вползает Дьявол и цинически оплевывает сущность красоты жизни, и природы.

Глубина, поэзия, величие идеи Высшего Разума в искусстве заменяется понемногу глупостью бесстыдного кривляки, безобразием, уродством выкидышей.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Бурлюк. Брак, Валлотон, Матнс, Глэз, Мессанже, Лефодонье, Лакост, Лапрад, Маркэ, Дэни, Рэдон, Руссо, Вючяр, и др.

Репин. Все эти мазилы, прежде всего, лентяи и холодные скопцы в искусстве.

И чем заставите вы истинный талант писать таких отвратительных белых кукол, с тифозными пятнами на теле, с дырами вместо глаз, носа и губ, с зияющими красными ранами, с отвалившимися конечностями прокаженных?!.

А пейзажи?!.

«Сезан!» на эту манеру живописи лучший ответ — моментальная фотография с осла, написавшего хвостом картину.

Читатель, вероятно, видел этот моментальный снимок.

Ослу привязали к хвосту кисть, подставили под хвост палитру с красками и холст. Осла кормили чем-то лакомым: от удовольствия он махал хвостом, и вышла из-под хвоста его картина Сезана.

— Что-о-о-о?! — нагло подняв голову, самоуверенно заявляет дух цинизма (Дьявол).

Я заставляю прессу — великую силу — трубить этому искусству славу на весь мир: приедут миллиардеры из Америки, будут платить сумасшедшие деньги за этот легко и скоро производимый, товар. Мы заполним им все музеи и частные галереи. Мы выбросим все бывшее дорогим для вас и вы поклонитесь моим мазилам ордена ослиного хвоста!.. В Москве уже некоторые поклонились.

— Вы, кажется, по отсталости, воображаете, что те москвичи все еще едят ученых свиней и очаровательно поющих соловьев? — Ошибаетесь, теперь они коллекционируют матисов.

Такая откровенная идея царила в стенах «Салона» Издебского и громко кричала о себе…

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

— К выходу, к выходу…

— Это «Сезан»? — спросил я по дороге, указывая на пейзаж, явно — его, видно, что дело — ослиного хвоста.

Ермаков смотрит в каталог: Бурлюк — это русский — Бурлюк; вот и еще, и еще, все той же манеры. Скуп же он на лакомства ослу: этих холстов могло быть намалевано на все залы. И сколько их теперь!..

Бурлюк. И. Репин, бывший профессор Российской академии, по-генеральски, не сдержан и прямодушен. Бенуа же крутит, петли мечет; — раньше открыто ругавший, теперь, лишь из-за угла — швырнет грязью, подмигнет: «а знаете, ведь это все не имеет ценности». Это так, искания, не более — пройдет время, и быть может «завтра это все будет ненужным уже», — «Это ведь Византия — знаете». Все это «кукишизм» — «Чад задора к паясничеству», «грязь проселочных дорог», самозванные полководцы, «общая растерянность» — вот, где оно настоящее отношение, Бенуа к новому, и тут же рядом «такие Бурлюки нужны — они не дают спать». «Талантливейший Лентулов» «талантливейший Ларионов», «скоморошьи альбомчики». — Оплевать, изругать, издеваться, с «столичной» милой улыбкой сановника. Свести на нет все Новое. «Хвалить» запад, чтобы удушить своих, чтобы погубить Молодое Русское, чтобы войти в лагерь Молодых, чтобы не показаться отсталым — принять то, что Новым мило — запад так запад — вывеска-«музейчик вывесок», иконы — а! мы не отстали, иконы. И вот — Бенуа в роли нашего учителя:

Бенуа. Но никому бы не пришло в голову «учиться» у икон, взглянуть на них, как на спасительный урок в общей растерянности. Ныне же представляется дело совершенно иначе и просто кажется, что нужно быть слепым, чтобы именно не поверить в спасительность художественного впечатления от икон, в их громадную силу воздействия на современное искусство и в неожиданную их близость для нашего времени. Мало того, какой-нибудь «Никола Чудотворец» или какое-либо «Рождество Богородицы» XIV века помогает нам понять Матиса, Пикассо, Лефоконье или Гончарову. И, в свою очередь, через Матиса, Пикассо, Лефоконье и Гончарову мы гораздо лучше чувствуем громадную красоту этих «византийских» картин, то, что в них есть юного, мощного и живительного.