Две черты присущи во всяком случае и тому древнему, освященному церковью и историей, строгому и благочестивому искусству, и искусству наших дней, которое продолжает многим казаться каким-то шутовским, легкомысленным и шарлатанским.

Бурлюк. Искусство наших дней «шутовское, легкомысленное, шарлатанское». — Ведь это вы утверждаете, что оно такое — ведь вы всегда о нем говорите с «иронией» и утверждаете, что без «зубоскальства» — о нем и говорить вам иначе не удается:

Бенуа. Сравнительно с Малевичем и Бурлюком произведения московских «страшил», г-жи Гончаровой и Ларионова, кажутся на сей раз прямо скромными. Неужели уже ослабли их силы, неужели не увидать нам более произведений в духе прошлогоднего незабвенного «Куаффера»? Лишь в «Портрете дурака» Ларионову удается еще выкинуть коленце в прежнем духе, но и здесь название картин не обещает больше, нежели самое произведение: — опасный путь во вкусе эпигонов передвижничества. Из произведений же г-жи Гончаровой я только могу выделить кубистический (или тоже лжекубистический?) № 16 «Город ночью», тогда как все другие картины ее производят слишком трезвое и даже не лишенное приятности впечатление, что уже, разумеется, совсем плохо.

Бурлюк. Ну что это такое как не «вежливое» издевательство! Как не «лакированный» оскорбления!..

«Но никому в голову не пришло во время общей растерянности „учиться у икон“!!» — да мы-то пять лет о чем «кричим — до хрипоты», как вы сами говорите, — да на что мы указываем? Что вам надо смотреть иконы — и тогда вы многое в нашем творчестве поймете. Теперь повторяется с иконописью и народным прочим искусством на наших глазах то же, что и с французской живописью. Иконопись избрали средством, чтобы задавить, погубить нас. — «Мы (Бенуа) принимаем и Запад, и Азию, и иконопись, и „музейчик вывесок“ — но ваше бурлюко-ларионовское искусство, „Новую русскую живопись“, русских „кубистов“, „валетов“, „лучистов“, футуристов из „Союза Молодежи“ — надо выбросить как нечто негодное и никому ненужное. Это все лишь смеха и презрения заслуживает».

Бенуа. Не так даже важно в данном случае, в кого и во что именно эти люди веровали, а первейшей важности в их творчестве то, что они вообще «жили верой», что они не писали картин себе и другим на одну потеху (эстетическую или квазинаучную — это все равно), что в этом деле они видели свой душевный подвиг. Вполне возможно также многие из их приемов применять и к чудачествам, полагающимся на выставках «Бубнового Валета» и «Ослиного Хвоста». Но чтобы искусство наших дней сделалось бы таким же по существу, как их искусство, — для этого нужна душевная метаморфоза и не только отдельных личностей, но всего художественного творчества в целом. Тогда, быть может, нам удастся уйти от той наивной и беспомощной подражательности, в которую уже впали Васнецов и Нестеров, удастся уберечься и от пошлого шарлатанизма, а вместо того найдется истинное художественное слово нашего времени. Врубель, пророческая натура, визионер, мистик до самого мозга костей, был близок к тому, но он был слишком одинок. Сейчас же страшнее всего то, что живопись этого самого предтечи — Врубеля — можно безнаказанно называть «бездарной мазней» и вообще, что вожди всего молодого оказываются даже не талантливыми комедиантами, а просто какими-то грубыми, безвкусными назойливыми, «провинциальными» гаерами.

Сам Д. Бурлюк, духовный dominus praeses всей компании, тоже привлекает и озадачивает, но несколько на иной лад. Во-первых, у него слишком видны «ниточки», man merkt die Absicht, а это уже не весело. С другой стороны, он более литературен, нежели другие (литературность этого типа, впрочем, теперь не возбраняется). Картины г. Бурлюка или просто чепуха или изуродованные в угоду божеству модернизма реалистические этюды. Но зато г. Бурлюк мастер на комментарии. Лжекубистическая чепуха под № 7 озаглавлена: «Моменты разложения плоскостей и элементы ветра и вечера, интродуциированные в приморский пейзаж, изображенный с четырех точек зрения»; этюд портрета очень страшного студента охарактеризован словами «тюркский стиль, красочный гиперболизм», наконец, в № 8 г. Бурлюк заставляет нас видеть разрешение глубоко-научной проблемы: «лейт-линию, концепированную по ассирийскому методу, и принцип протекающей раскраски». Во всяком случае, я ничуть не иронизирую, когда говорю, что наслаждаюсь художественно на таких выставках. Ну, ей-ей, есть что-то художественно-дразнящее и у Ларионова («Весна»), того же Малевича (хотя бы этюд под № 43), и у Школьника (например, натюрморт под № 102); по своему волнуют и радуют многие другие. Но, опять-таки, невозможно бросить иронический тон и говорить об этих явлениях совершенно серьезно.

Бурлюк. Картины г. Бурлюка «просто чепуха», о картинах Ларионова, Школьника и Малевича нельзя говорить «совершенно серьезно», — следовательно, тоже, «чепуха»! И тут же рядом — «Иконы и Пикассо, Гончарова и др.», чуть не одно и то же, нет — это неправда, — это только политика, чтобы задушить, задавить нас нашими же бывшими авторитетами, коими мы защищались от навязывания вами нам в учителя — академически-сладкого Врубеля и заграничных кондитеров вроде Муха [1] .

Бенуа. Что и в этом явлении кроется новый призыв к поступательному движению, к соединению своих усилий с усилиями самых передовых и самых прозорливых художников. Кто теперь станет рабски копировать иконы, — будет просто жалким эпигоном, имитатором и «провинциалом». Кто же поймет, что иконы говорят (и говорят особенно громко и веско) то же самое, о чем стали говорить Гоген, Сезан и сейчас говорят «кубисты» [2] , те могут выйти на широкую дорогу… и те «останутся в Европе», верными ее принципам.

Бурлюк. Вот окончание последнего фельетона А. Бенуа. Казалось бы, что мы Молодые, и Новые, должны были бы радоваться, ведь здесь похвалы — одобрение, полное понимание. Но «хитрый данаец» — я же привел выдержки из ваших речей — я выяснил ваше настоящее искреннее отношение к Новой красоте, я показал мотивы признания вами «Гогена и Сезанна и кубистов» (только чтобы свести на нет наше значение — убить нашу жизнь), чтобы превратиться из нашего ученика — до сего дня в Новом искусстве вы им были — в нашего учителя, вы ведь заучили имена авторитетов. Волк, гримированный овцой — другом нового искусства — в вашу искренность никто не верит — это заигрыванье, это политика!..