— И правильно делала! — воскликнул Петюня, покосившись на дверь спальни, откуда доносились подозрительные звуки. — И правильно делала! Тебе было велено никого не впускать и не отвечать на звонки! Зачем ты открыла дверь, да еще в голом виде?!

— Я думала, что это ты… — растерянно отозвалась я.

Приходилось признать, что я действительно вела себя чрезвычайно глупо, и у Антона, который проявил ко мне, совершенно незнакомому человеку, удивительную доброту, будут по моей вине серьезные неприятности.

Да и Петюне я наверняка порчу жизнь.

Когда меня выставили из квартиры Антона, я примчалась к нему. Больше мне просто некуда было податься — растрепанной, оскорбленной, шнурки на кроссовках не завязаны, да еще и лифчик потерялся в той квартире.

На мои жалобные звонки долго не открывали, и я уже хотела развернуться и уйти в туманную даль, когда наконец заскрежетали замки, дверь открылась, и на пороге появился Петюня в этих самых животноводческих трусах. Впустив меня в квартиру, он выслушал трагическую историю, но не проявил ни малейшего сочувствия, на которое я рассчитывала.

Судя по звукам, доносящимся из спальни, у него как раз начала налаживаться личная жизнь, и я появилась в самый неподходящий момент…

Дверь спальни открылась, и оттуда вышла рыхловатая блондинка лет тридцати, полностью одетая и даже накрашенная.

— Дорогая, куда же ты?! — пролепетал Петюня, бросившись навстречу блондинке. — Не уходи…

— Здравствуйте! — преувеличенно радостно завопила я. — А вы Жанна, да? Петюня мне про вас столько рассказывал!

— Жанна? — завопила блондинка. — Значит, ты встречаешься с этой кривоногой каракатицей? А мне говорил, что у вас ничего не было и все давно кончено!

— Люсенька! — взвыл Петюня и поглядел на меня волком. — Я все объясню!

— У тебя хватает совести смотреть мне в глаза?! — отчеканила блондинка, смерив его ледяным взглядом. — Какая же я дура! Мама всегда говорила мне, что мужчинам можно верить только в самом крайнем случае — но я снова дала слабину! Нет, правильно говорила мама: доверчивость — это мой главный недостаток! Может быть, даже единственный!

Она отодвинула Петюню в сторону и двинулась к выходу, принципиально игнорируя мое присутствие.

— Девушка, — подала я голос. — Это вовсе не то, что вы подумали! Петюня ни в чем перед вами не виноват!

— Ах, он уже Петюня? — отозвалась она, скользнув по мне взглядом, как по давно устаревшему предмету обстановки. — Ну да, конечно… он разгуливает при ней в таком интимном виде…

— Поймите, я его сестра… правда, двоюродная…

— Троюродная! — поспешно поправил меня Петюня, всегда питавший слабость к точности.

— Тем более! — процедила блондинка и, насмешливо взглянув на Петюнины трусы, добавила:

— И не придавай значения тем словам, которые я тебе говорила! С такими параметрами вряд ли ты можешь рассчитывать на женское внимание!

Она исчезла, мстительно хлопнув дверью.

Петюня тяжело вздохнул и опустился на стул. Стул жалобно заскрипел.

— Правильно говорят: ни одно доброе дело не остается безнаказанным! — простонал мой несчастный родственник.

— Не слушай ее! — попыталась я его утешить. — Она это сказала в сердцах, на самом деле ты очень милый… ну хочешь, я догоню ее и постараюсь все объяснить?

— Спасибо, — протянул он голосом грустного ослика из мультфильма. — Ты и так уже сделала все, что могла… Я-то надеялся на прекрасный вечер, торт купил…

После чая с тортом Петюня несколько утешился.

В Нижнем Новгороде, на углу улицы Глинки и Новосибирской, есть маленький магазинчик. Он громко именуется антикварным, но никакого настоящего антиквариата в нем нет и никогда не было. Случайно завернувший сюда покупатель не найдет ни старинных картин в тяжелых золоченых рамах, ни севрского фарфора, ни венецианского стекла, ни роскошной мебели из карельской березы или красного дерева. На пыльных полках магазина стоят мятые, закопченные самовары, сломанные граммофоны с выцветшими расписными трубами, фаянсовые слоники разного роста, рваные веера из черных выгоревших кружев, деревенские часы-ходики с расписанными розами циферблатами, фарфоровые чашки с отбитыми ручками, чугунные утюги и прочий никчемный хлам минувших лет.

Все это никому не нужно, и за счет чего существует магазинчик, никто толком не понимает, включая даже его хозяина.

До обеденного перерыва оставалось минут пять, и антиквар собрался уже закрывать свою лавочку, как вдруг негромко брякнул дверной колокольчик.

В дверях, с интересом оглядываясь, стояла пожилая женщина совершенно нелепого вида. Она была одета в короткий суконный жакет, на воротнике которого, нагло ухмыляясь, свернулась целая черно-бурая лиса — такие воротники носили лет пятьдесят назад и называли горжетками. На голове у странной посетительницы красовался огромный лиловый бархатный берет, с одного края украшенный гроздью искусственного винограда.