Шрифт:
— Славка, мне больше не до этих глупостей. Давай завтра поговорим, ладно? Устал как собака…
Турецкий вошел в подъезд и с неудовольствием отметил, что лампочка не горит уже и на первом этаже. Консьержка между тем преспокойно смотрела телевизор в своем закутке. Он постучал ей в стекло и показал на темный тамбур. Консьержка открыла окошко и радушно сказала:
— Добрый вечер, Александр Борисович. — Была она дебелая сорокапятилетняя тетка, не кустодиевская купчиха, а очень такая советская. Правда, тоже за чаем. Турецкий заметил блюдце и баранки с пряниками. Захотелось есть, между прочим, он пожалел, что связался. Но сказать что-то все-таки надо было.
— Кому как. Вы знаете, что у нас полподъезда пенсионеров? Эта темень для них не подходит. Упадет пожилой человек, сломает шейку бедру и больше не поднимется. И будет на вашей совести человеческая жизнь.
У консьержки в горле застряла баранка, она закашлялась, да так, что Турецкий испугался: как бы на его совести еще что-нибудь не оказалось. Он засунул руку в окошко, стукнул слегка тетку по спине и пошел своей дорогой.
Едва Александр Борисович открыл дверь своей квартиры и почувствовал запах жареной курицы, он вспомнил, что забыл купить хлеб. Армянский лаваш.
Он прислушался: Ирина с кем-то разговаривала. С Нинкой?
Из комнаты доносился ее мелодичный голос:
— …Известны несколько градаций страха: испуг — это первая реакция на угрозу, тревога — это чувство неопределенности при ожидании неблагоприятного развития событий, потом еще боязнь — слово так себе, разговорное, я бы его заменила на трепет, но это уже почти с сексуальным оттенком. — Ирина хихикнула. — Значит, боязнь. Это реагирование на реально видимую опасность. И наконец, паника, что есть, как ты понимаешь, неконтролируемый животный страх. Последняя градация особенна важна, поскольку у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого он неспособен на дальнейшее сопротивление эмоции страха, впадая в хаотическое поведение или какое-то оцепенение.
«Психолог ты мой доморощенный, — подумал Турецкий с нежностью. — Хотя почему же доморощенный? Скоро будет дипломированный… Наверно, с однокурсницей болтает…»
Осторожно, чтобы не шуметь, ступая с пяток на носки, он двинулся назад к двери. Тихонько прикрыл ее за собой и быстро пошел вниз по лестнице — за хлебом. В соседнем квартале допоздна торговали курицами гриль, там можно было купить и лаваш…
На втором лестничном пролете в кромешной темноте Турецкий уловил какой-то шорох. Вспомнил о звонке Грязнова и мигом покрылся испариной. Только этого не хватало… непроизвольно сунул руку в карман, но, разумеется, никакого оружия у него с собой не было. Хотя нет, в пиджаке есть авторучка. В случае чего можно воткнуть в глаз. Или в сонную артерию. В каком-то фильме видел, а так самому не приходилось. Самому отчего-то все чаще приходилось орудовать голыми руками… «Вот отчего так, — подумал Турецкий, — мир устроен несправедливо. Вот почему, когда мне необходимо оружие, у меня с собой ничего нет. Хотя в принципе оно у меня есть».
Шорох между тем становился громче. Судя по всему, невидимый противник приближался. Кто шел… нет, крался, именно подкрадывался. Он был невиден в темноте, но уже совсем близко
Турецкий вспомнил, как тот тип с ножом едва не разделался с ним прошлый раз, и похолодел.
«… у каждого субъекта существует предел психической выносливости, по превышении которого…»
Ну нет! Он ринулся вперед и столкнул невидимого противника по лестнице.
— Папа, ты сдурел?! — завизжал знакомый голос.
— Нинка, — выдохнул Турецкий. Заскрежетала чья-то дверь. На площадке появился
сосед с газетой в одной руке и бутербродом в другой.
— Александр Борисович? Вы в порядке?
— Да вот, — сдержанно пробормотал Турецкий. — С лестницы навернулся.
Сосед покачал головой и закрыл за собой дверь. Турецкий помог дочери подняться на ноги.
— А что это у тебя шуршит?
— Да хлеб же! Мама погнала за лавашем, сказала, что ты наверняка забудешь. Только не предупредила, что ты так оголодал, что на людей бросаешься! Да ну тебя вообще!
— Понимаешь… — начал было Турецкий, но Нинка махнула рукой и взлетела на свой этаж. Хорошо, что у молодых память короткая.
— Ма! — закричала Нинка. — Ну ма же! Мечи жратву на стол! Мы хлеба притащили!
— Барышня, что за манеры, — укоризненно пробормотал Турецкий.
Но дочь так на него посмотрела, что Александр Борисович решил сегодня ни в каких дискуссиях с прекрасным полом не участвовать, а отправился к компьютеру. Там его уже ждало письмо от Смагина.
«Гипотеза Уотсона — Крика — предложенная в 1953 году Уотсоном и Ф. Криком структурная модель ДНК (так называемая двойная спираль), которая объясняла, каким образом генетическая информация может быть записана в молекулах ДНК, и в то же время позволила высказать предположения о химических механизмах самовоспроизведения этих молекул. Эта гипотеза стимулировала экспериментальные и теоретические работы, приведшие к бурному развитию молекулярной биологии».
Бурное развитие молекулярной биологии, вот так, значит, господа присяжные заседатели. И осуществлял его, в числе прочих, Антон Феликсович Белов.
Итак. Что он прояснил и смог понять?
Турецкий взял лист бумаги и стал писать печатными буквами.
1. Паперфторан — это крове— и плазмозаменитель с газотранспортной функцией (это еще что?), «работающий» в организме в течение двух суток. Используется для уменьшения затрат донорской крови и эритроци-тарной массы. Используется также при инфекционных заболеваниях, СПИДе, в психиатрии (купирование белой горячки и острых психозов, надо, кстати, иметь в виду), в онкологии и токсикологии.