Куинн навалился на нее, поймал за запястья и закинул ей руки за голову.

— Ненавижу, — прошипела она. — Ненавижу, когда ты меня трогаешь.

Он угрожающе напрягся, в глазах начала закипать ярость.

— Тем хуже, — тихо произнес он. — Пока ты моя жена и я тебя хочу, я буду трогать тебя всякий раз, как мне этого захочется.

— То есть насиловать, — глухо проговорила она.

— Н-ну… нет, это мне никогда и в голову не приходило. В жизни не брал женщину силой. И сейчас не стану… — Она отвернулась, но он опустил голову и поцеловал ее в щеку. Губы нежно коснулись чистой кожи и скользнули за ушко. — Вот видишь, любовь моя, мне и не придется…

Нежные слова были так неожиданны, что Элизабет охватила дрожь, когда его губы скользнули в чувствительный уголок между плечом и шеей.

— Ты так красива… Мое истинное наслаждение, моя страсть, моя боль… — шептал он. — Я так долго ждал, представлял тебя в моих объятиях, в моей постели… Я хотел тебя; я даже не представлял, что можно так хотеть женщину…

Он не набросился на нее, нет, он был слаб и покорен. И не скрывал своей жажды.

Ей все-таки удалось выдавить из себя:

— Я тебя не хочу.

Он улыбнулся, уткнувшись ей в шею.

— Не верю.

Его губы скользнули к мягкому бугорку ее груди, язык обвил и потеребил розовый сосок, пока тот не набряк. Тогда он забрал его в рот, вызывая пронзительное наслаждение, граничившее с болью. Нежно посасывая, он скользнул рукой к бедру, лаская плоский живот, длинную гладкую ногу.

Элизабет застонала. Куинн поднял голову и поцеловал ее в плотно сжатые губы.

— Раскрой для меня рот… Ты же знаешь, что тебе этого хочется.

Его натиск она бы еще выдержала, но эта доводящая до изнеможения ласка отнимала последние силы к сопротивлению, лишала воли.

Элизабет со вздохом приоткрыла губы, и он печатью поцелуя скрепил свое право обладателя.

Она покорно обвила его за шею и притянула к себе. Когда он пристроился у нее между ног, ее тело приняло его как свою часть.

Они придавались любви, испытывая самую чистую, самую интимную человеческую радость.

И только маленький уголок ее сознания жалобно протестовал, говоря ей, что нет большего унижения, чем любить мужчину, который презирал не только ее, но и самого себя, за то, что испытывал к ней желание.

Когда все кончилось, когда сердцебиение и дыхание восстановились, Куинн приподнялся и отодвинулся, и она почувствовала внезапный холод и утрату.

Куинн между тем сиял — то ли от полученного удовольствия, то ли от одержанной победы.

Он притянул ее к себе, положил ее голову себе на плечо и поцеловал. Его голос показался Элизабет несносно самодовольным.

— Думаю, нам пора прекратить болтать об отъезде и заняться планами на будущее. В прошлом году мне пришлось много времени провести на Уоллстрит, так что я уже подумывал, не передать ли кому эту часть дела или переехать в Нью-Йорк. У тебя будет время осмотреться — может, устроимся в Бостоне, выберешь, где тебе больше нравится…

Итак, он решил, что выиграл не только сражение, но и войну в целом.

Ну уж нет!

Элизабет беспокойно зашевелилась, как муха, залетевшая в паутину. Встретив вопросительный взгляд Куинна, она произнесла первое, что пришло в голову:

— Который час?

Он взглянул на часы:

— Почти половина второго.

— Полвторого! — не веря, воскликнула она.

Он рассмеялся.

— Мы столько трудились ночью, да еще такая погода… — Он кивнул на окно. За серыми клубами тумана ничего не было видно. — Вполне можем остаться в постели до вечера.

— Я не знаю… — начала она, но, увидев его изменившееся лицо, поспешно добавила: — Мне пора поесть.

Он провел длинными пальцами по ее щеке и подбородку и предложил:

— Поскольку нам предстоит нагнать пять лет, а сейчас у нас медовый месяц, если ты побудешь здесь, я совершу набег на кладовку, и мы пообедаем в постели.

Она постаралась говорить ровно:

— Я предпочла бы встать. Не люблю есть в постели.

— Хорошо, — с явной неохотой согласился он и чмокнул ее в щеку.

Элизабет встала с кровати и, чувствуя на себе взгляд Куинна, поспешно натянула пеньюар.

Она шла к двери, когда Куинн вдруг с лукавой ухмылкой спросил:

— Не хочешь принять душ вместе?

— Нет, спасибо, — чопорно ответила Элизабет и ринулась прочь.

У себя она в рекордное время приняла душ, натянула свитер и юбку, запихнула все остальное обратно в чемоданчик и спустилась на кухню.

Включив свет, чтобы разогнать тоску пасмурного ноябрьского дня, Элизабет открыла дверки кладовки и, пробежав глазами по полкам, нашла консервированные сосиски, ветчину и томаты. Поставив все это жариться, она вынула из морозильника батончик хлеба.