— Не беспокойтесь, — говорит полковник, — все, что могло случиться, уже случилось. Больше ничего не будет. Сила не на моей стороне, но за нами нет злоупотреблений, а вот у меня в запасе очень много интересных сведений, в том числе и о Сообществе. Мы слишком крепко держим друг друга за горло, чтобы кто-то рискнул дернуться. Так оно и останется. Все будет хорошо.

Она зябко поводит плечами — в холле и правда прохладно, не она, они, Цветы, поправляется он в уме, Цветам холодно, Цветы вышли провожать его босиком, очень хочется поднять ее на руки, но пока еще нельзя. Какое вдруг у нее грустное лицо, безнадежное, словно она не верит в его возвращение, или просто тени так ложатся?

— Вы немного ошиблись… у вас нет и не может быть сведений, порочащих Сообщество Иисуса. Это такая простая вещь, вы могли бы и догадаться. Не бывает компромата на Сатану. — Цветы улыбаются спокойно и пусто. — Единственный возможный компромат на Сатану — это что он самозванец. Что он не настоящий. Что он — слаб. Самые черные дела, самые жуткие интриги — это то, чего от него ждут. Не простят только некомпетентности. Вот если бы вы ударили сразу всем, чем есть, и застали нас врасплох, да, тут у вас все получилось бы. Что это за дьявол, который не может уследить за каким-то проректором? Нам бы перестали верить. Но вышло иначе, и в глазах мира мы по-прежнему Князь Тьмы. По праву ума и силы. Берегите себя, полковник.

— Побереги себя, полковник, — невозможно было удержаться от хулиганства, невозможно же.

Анаит громко хлопнула дверью перед носом Морана, развернулась и на полном ходу влетела в темную спальню. Если хочется и хохотать, и выть одновременно — это истерика, она, она, непобедимая!..

Но невозможно же. Идиот, солдафон, кабан несчастный. Кажется, готов был волочь ее в спальню.

Аляповатая ваза с хвостатыми грифонами местной разновидности полетела в стену…

…и в темноте беззвучно исчезла.

— Кто здесь?! — не удержалась от сакраментального вопроса Анаит, но в полный голос кричать не стала. Услышит спутник, быть беде. А хотели бы убить, уже убили бы…

Вот была бы сцена — Моран во всей красе вносит на руках бесчувственный трофей, и тут… спасительное бэнг-бэнг.

— Добрый вечер, — сказал совершенно незнакомый голос. Щелкнул переключатель ночника. В кресле у кровати покачивается… вместе с креслом покачивается, и лелеет неразбитую вазу господин Шварц, хорошая франконская фамилия, редкая, спасибо, что не Мюллер. Декан факультета спецопераций. Пьеро здесь сегодня уже был, теперь Арлекин пожаловал.

— Я пришел сюда под покровом ночи, чтобы предложить вам рискнуть репутацией.

Лысину Шварц волосами не закрывал и не припудривал, а потому даже свет ночника заставлял ее отбрасывать блики.

— Прекрасный сэр, если вы продолжите, как начали, — заключила Анаит, — я в вас сейчас влюблюсь.

Она ожидала вызова к руководству, хотя не знала, не могла точно просчитать, будет ли это признаком провала, или наоборот — благоволения. Она могла получить повышение после сегодняшней работы, но этим занимался бы начальник отдела, вероятность процентов 70. Могла услышать об этом от мистера Грина лично, значит, все хорошо, где-то за пределами аквариума, за пределами башен Совета все сошлось, срослось, связалось. Могла и вылететь вон из комитета, по какой-нибудь несущественной или по ядовитой несмываемой причине. Не угадаешь. Первое дело такого рода может оказаться и последним, но Анна уже поняла: вот эти часы полной неопределенности будут всегда, и в первый, и в сотый раз. В сотый страшнее, большим рискуешь.

Мистер Грин вызвал ее в половине восьмого, перед самым концом смены — а с шести, с его прихода ей показалось, что вокруг образовался полупроницаемый информационный «стакан». Поток сведений становится тише, напор слабее. Впрочем, все нужное для выполнения задания — сводки по ночным официальным выступлениям, — есть. Детская работа, в общем и целом. Но чтобы не заснуть прямо на месте, годится и такая.

И вот она сидит в кресле. В удобном кожаном кресле, из которого не встать рывком — слишком глубокое, слишком низкое, а мистер Грин пристроился на краешке стола, перекосившись в трех направлениях, а за окном начинается рассвет, сверху черным-черно, по горизонту алая полоса, Старый город перламутрово светится ночной подсветкой. Жемчужина на бархате, бархат в витрине, витрина в магазине «Route de la Soie», магазин на площади Менял.

— Аня, — говорит мистер Грин, — вы послушайте меня, пожалуйста, до конца. Я вам дам возможность сказать все, что хотите, и так долго, как хотите. Но сначала вы послушайте меня. Во-первых, с вами совершенно ничего не случится. Я хотел посмотреть, что вы сделаете, я не стал вам мешать и предупреждать вас, я отвечаю за эту утечку, по крайней мере, наравне с вами, а на самом деле больше — потому что я ваш начальник. Так что бояться вам нечего. Но есть еще и «во-вторых» и оно звучит так: это никуда не годится. Вы работали с данными расследования. Вы решили, что было бы неплохо осторожно познакомить с этими данными Ученый совет Новгородского филиала, чтобы они поняли: бомба взорвалась благодаря глупости Морана и реакции частных лиц, а Совет и Антикризисный комитет Совета никого не хотят сносить с лица земли и по-прежнему открыты для компромисса. То есть, я не думаю, что вы это так формулировали, скорее, это звучало как-нибудь так «ИванПетрович и Дядюшка должны это знать, чтобы они могли удержать остальных»… Идея хорошая, богатая. Аня, вы мне можете объяснить, почему вы не пришли с этой идеей ко мне? Вы взрослый человек, вы видели, что за карты вам сдали. Если вы доверяете мне — вам следовало попросить разрешения на утечку. Если не доверяете… то тем более должны были понимать, что вас по этому сценарию могли подставить и распять. И не только вас — но и все руководство филиала. Как бы они смогли доказать, что вы — не внедренный агент? Факт передачи информации налицо…

«Ой», думает Аня.

Ой — это значит:

— мысль первая: нас слушают, нас пишут; что-то очень сильно сорвалось и пошло не туда, но им сейчас невыгоден еще один скандал вокруг университета, поэтому сейчас все будут спускать на тормозах — мне нотацию, напоказ, для ушей, а потом меня куда-нибудь тихонько задвинут, но потом, не сейчас — все это ход;

— мысль вторая: а может быть, у мистера Грина что-то сорвалось таким образом, что ему надо сейчас сделать такой вот манифест о сотрудниках, показать на моем примере, что за кого-то где-то там он будет отвечать сам, как старший, а я здесь только в качестве затычки;