— Боюсь, она мне нравится больше, чем я ей, — ответила Клара.

— Вам не удалось побеседовать с ней по душам?

— Я пыталась, но безуспешно. И я ее не виню. Я сама вижу, что мои поступки дают повод к неправильному толкованию или, если угодно — к справедливому осуждению.

— Ну, да известное дело, женщины способны оценить друг дружку по достоинству не раньше, чем умрет их общий кумир и они вместе его оплачут. Вам холодно?

— Нет.

— Но вы как будто поежились, моя дорогая?

— Разве?

— Со мной это тоже бывает. Где бы ни была наша могила, кто-то по ней нет-нет да и пройдет. В одном вы можете быть уверены: Уилоби Паттерн — человек безукоризненной чести.

— Я в этом не сомневаюсь.

— Он стремится быть преданным кавалером. Но он так привык, что женщины готовы принести себя ему на заклание…

— А я…

— Вы так не можете. Еще бы! Это ясно всякому с первого взгляда. Тем-то вы мне и нравитесь, что вы не ручное животное. Но брак излечивает от множества недугов.

— Ах, миссис Маунтстюарт! Если б вы меня выслушали…

— Все в свое время. И не грозите мне, пожалуйста, исповедью. Женщине не следует пускаться в красноречие. Я подозреваю, мой друг, что нам обеим все ясно и без слов.

— Боюсь, что истинного положения вы все же не подозреваете.

— Позвольте сообщить вам кое-что о ревнивцах — речь идет, разумеется, не о маврах, что женятся на непокорных дочерях венецианских патрициев, — я имею в виду цивилизованных посетителей наших гостиных. И притом, заметьте, не мужей, а влюбленных: женатый человек и холостой — это две совершенно разные породы. Ревности бывает подвержен только тот влюбленный, кто сам склонен к непостоянству. Зато, испытав на себе жало ревности, он обычно остепеняется: стоит такому молодцу себе представить, что и нам может прийти в голову порезвиться, и он становится почтительным, как мой дворецкий, и безобидным, как охотник, у которого поломано ружье. Ах, прекрасная Мидлтон, мне ли вас учить? Вы преподнесли ему хороший урок, за что я вчера и была наказана. Но я на вас не в обиде.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, миссис Маунтстюарт!

— А если я вам скажу, что вы довели беднягу до того, что он даже задумался, не отказаться ли ему от вас?

— Правда?

— Да, да, вы одержали победу.

— Что вы говорите?

— Пляшите, моя дорогая!

— Он откажется?

— Так он вас и отпустил! Неужели он предпочтет черствую корку свежему хлебу, увядший цветок — бутону, абстрактное совершенство — совершенству ощутимому? Все эти разговоры о женском интеллекте, о нимфе, обитающей в уединенном гроте, или о Корнелии с ее Гракхами — пустая болтовня и не больше. Он, должно быть, думает, что мое восхищение совсем меня ослепило, если решается нести эту чушь при мне. Но он умеет заставить себя слушать. Его слушаешь невольно, в каком-то оцепенении, и только потом, когда принимаешься обсуждать его речи с кем-нибудь другим, выходишь из этого состояния и вникаешь в их истинный смысл. Не знаю, быть может, иные и способны видеть, что творится в душе у собеседника — тут же, пока он с тобой говорит. Я о таких умниках читала только в романах. Нет, нет, моя дорогая, вы как нельзя лучше доказали ему, что он отпустить вас не в силах. Единственно, чего я в своем скромном разумении опасаюсь, это как бы милый проказник, которого вы избрали своим орудием, не поддался на удочку и не принял вашей безобидной уловки за чистую монету. Это было бы весьма неразумно с его стороны, но мужчинам и в голову не приходит, что мы на них смотрим лишь как на послушное орудие, которое бросаешь, едва в нем минует надобность. Их проучить может только опыт. Ну, да я приведу его в чувство — предоставьте это мне. Нет, Уилоби не в силах от вас отказаться! А что он всерьез об этом подумывал, я не сомневаюсь: ведь вы больно ранили его самолюбие. Что ж, вы умница, и он получил хороший урок. Все эти шероховатости, даже если их удается избежать до венца, все равно дают о себе знать впоследствии. Так что ни о чем не жалейте. Зато как вам будет приятно, когда все это окажется уже позади! Но вы побледнели, дитя мое!

— Ах, миссис Маунтстюарт, неужели вы могли подумать, что я способна на такую бессердечную игру?

— Не лукавьте со мной, прекрасная мисс Мидлтон, и отвечайте по чести: можете ли вы положа руку на сердце сказать, что не задавались целью помучить сэра Уилоби — самую малость?

Краска залила Кларины щеки, ей казалось, что она куда-то проваливается. Она хотела бы возразить, словами опровергнуть то, о чем как будто так красноречиво говорил ее румянец, но дружба миссис Маунтстюарт и в самом деле была ей необходима, и ей оставалось одно: молча, с пылающими щеками, ее выслушать.

Миссис Маунтстюарт окинула ее испытующим взглядом.

— Прекрасно, — заключила она. — Итак, совесть нас немного жжет — об этом говорят наши зардевшиеся щечки. Но вот вы и ударились в другую крайность: не надо быть к себе чересчур суровой. Этот румянец для меня убедительнее любых доказательств — убедительнее всех Круклинов на свете. Итак, вы потеряли кошелек.

— Да, я его хватилась нынче утром.

— Флитч его доставил. Он — у Уилоби. Вы попросите его вернуть вам кошелек; он потребует вознаграждения; вы зальетесь румянцем — и дело с концом. Убитых нет, один раненный — и то всего лишь меланхолией. Что ж — в утешение я предложу пострадавшему свою руку и сердце и постараюсь, чтобы он не вздыхал по старинному обычаю «сатти». Но к делу. Я ведь сказала, что хочу у вас кое-что выпытать. Фарфор, я вижу, навяз у вас в зубах. Бедная леди Буш в отчаянье оттого, что вы недовольны ее подарком. Я же твердо решила, что мой подарок должен прийтись вам по вкусу.

— Сударыня!

— Что это еще за «сударыня»?

— Моя дорогая миссис Маунтстюарт!

— Продолжайте, я вас слушаю.

— Я рискую потерять ваше уважение. Но никто, кроме вас, не в состоянии мне помочь. Я в плену, я играю роль, которая навязана мне против воли. Ах! Я не собираюсь изливать вам душу — вы этого не любите, да и я тоже. Но мне необходимо, чтобы вы поняли, насколько я недостойна занять положение, которое вам представляется столь почтенным.

— Ну, ну, ну! Все мы недостойны. А посему — сложим ручки на груди, склоним головку и примем предложенную нам честь. Итак, вы решили взять на себя роль смиренной судомойки. Старая песня! Ну? Ваши мотивы?

— Я не хочу замуж.

— Но это же лучшая партия в графстве!

— Я не могу стать его женой.

— Как? В преддверье алтаря — и не можете стать женой?

— Я еще не связана.

— Преддверье алтаря связывает девушку не меньше, нежели алтарь. Что вы там затеяли? Раз уж на то пошло и я взялась быть вашим исповедником, я не могу довольствоваться частичной исповедью. Девушка обязана быть человеком чести и держать слово так же, как мужчина. Неужели вы считаете возможным сейчас, в последнюю минуту, бросить сэра Уилоби? Но что вы против него имеете? Говорите!