Кросджей даже вскрикнул от негодования.

— После имени «Клара» мое любимое имя «Люси», — сказал он.

— А я думала — Нельсон. Вот имя, которое должно быть твоим любимым, если ты, конечно, не собираешься сделаться сухопутной крысой.

— Нет, мисс Мидлтон, я ни за что не сделаюсь сухопутной крысой, верьте моему слову!

— Иногда ты позволяешь себе говорить, как сухопутная крыса, — сказала Клара.

— Тогда я буду молчать.

И на протяжении целой минуты Кросджей в самом деле не открывал рта.

Кларе нравилось думать, что в это утро, утро своего вступления на рискованный, но неизбежный путь, ей удалось сделать хотя бы одно доброе дело.

Они прибавили шагу, чтобы успеть дойти до почты и вернуться к завтраку; в результате они прибыли в поселок еще до того, как почта открылась. Кросджей уже приплясывал от голода и был отправлен Кларой в булочную. Одна, на пустынной улице, среди домов с закрытыми ставнями, Клара немного оробела — и была очень рада, когда ее спутник опять к ней присоединился.

На почте, после того как почтальон засвидетельствовал, что Клара и есть адресат, ей наконец вручили письмо, и они с Кросджеем быстро зашагали домой. Первую страничку письма от подруги Клара проглотила залпом.

«Пришли телеграмму, — писала та, — и я тебя встречу. Я снабжу тебя всем необходимым на те две ночи, что ты собираешься у меня провести, — а почему бы тебе не побыть дольше?»

К этому, собственно, и сводилась деловая часть письма. Второй, уже несколько менее жадный глоток, сделанный на ходу, принес душевное утоление:

«Люблю ли я тебя по-прежнему? Дорогой мой друг, чтобы испытать меня, тебе только остается попасть в беду».

Клара заговорила первой.

— Да, да, милый Кросджей, — сказала она, — если хочешь, мы с тобой совершим еще одну прогулку после завтрака. Но помни, ты никому не должен говорить, куда мы ходили. Я дам тебе двадцать шиллингов на твою коллекцию бабочек и птичьих яиц, а ты обещай мне, что больше никогда не будешь сбегать с уроков. А мистеру Уитфорду скажи, что понимаешь, как нехорошо, как неблагодарно ты поступил. А то он совсем на тебя махнет рукой… Ты знаешь, как идти на станцию полем?

— Да, это на целую милю короче. У мельницы Комблайна выходишь на проселок, потом еще пять минут прямиком, а дальше уже по шоссейной дороге.

— Хорошо. Сразу после завтрака беги на птичий двор, к фазанам, я тебя там найду. А если кто-нибудь тебя увидит до того, как я приду, скажи, что любуешься оперением гималайского петуха. Если же нас застанут вместе — сделаем вид, будто мы бегаем наперегонки. И ты, конечно, меня нагонишь — только потом, когда нас уже не будет видно. А вечером скажи мистеру Вернону, то есть мистеру Уитфорду, скажи ему, что эти деньги — часть карманных денег, которые я буду тебе посылать. Я знаю по себе, как это приятно иметь карманные деньги, Кросджей. Скажи ему, что это я позволила тебе не заниматься сегодня — да я, может, сама ему напишу, — и он тебя простит, если не слишком рассердится. Он ведь бывает очень строг.

— А вы смотрите ему прямо в глаза, мисс Мидлтон. Я и сам его знаете как боялся! Это он научил меня смотреть ему в глаза. Он говорит: кабы люди всегда смотрели друг другу в глаза, — как когда он дает мне уроки бокса, — на свете было бы гораздо меньше ссор. Только вот я не помню всего, что он говорил.

— Но ты и не обязан запоминать все, Кросджей.

— Да, но вы любите, когда я вам про него рассказываю.

— Мальчик мой, право же, я не помню, чтобы когда-нибудь тебе это говорила!

— Говорить не говорили, а любите, я знаю. А он любит слушать, когда вы поете или играете на рояле. И вообще любит на вас смотреть.

— Как бы нам не опоздать, — сказала Клара и прибавила шагу.

Они почти бежали, и когда дошли до парка, оказалось, что у них еще есть время в запасе. Они решили сделать круг и взглянуть на уже отцветающую махровую вишню. Клара закинула голову, чтобы вновь увидеть те миры, которые недавно показались ей волшебными, исполненными райской прелести. Тогда под сенью этой вишни лежал Вернон. Впрочем, это не имеет значения: ведь она смотрела вверх, на крону дерева, а не на него! Теперь это дерево с его поблекшими соцветиями, напоминавшими истоптанный снег, казалось печальным.

— Он говорит, что не умеет нравиться дамам, — продолжал Кросджей.

— Кто говорит?

— Мистер Уитфорд.

— Он так и сказал?

— Я не запомнил точно слов, но только он сказал, что дамы не желают слушать его наставления — совсем как я — с тех пор, как вы сюда приехали. А знаете, с тех пор, как вы здесь, я полюбил его в десять раз больше.

— Чем больше ты будешь его любить, Кросджей, тем больше я буду любить тебя.

Мальчик вдруг вскрикнул и понесся навстречу сэру Уилоби, от одного вида которого Клару покоробило, как осенний лист, Кросджей бежал к нему, всем своим существом изъявляя радость. А ведь он ни разу за всю прогулку не упомянул его имени! Должно быть, мальчик заметил, что сэру Уилоби доставляют удовольствие внешние проявления привязанности, сказала себе Клара, вот он и подлаживается к нему. Она не думала осуждать за это Кросджея и только взирала критическим оком на сцену его встречи с сэром Уилоби. В молодости, когда нам доводится в ком-либо разочароваться, мы жаждем все новых свидетельств, подтверждающих справедливость наших претензий к развенчанному кумиру, — иначе мы склонны упрекать себя в чрезмерной суровости; неопытному сердцу невдомек, что чувство это складывается из множества разнообразных элементов. Невысказанное, оно тяжелым грузом ложится на душу, и всякое новое, даже самое малое подтверждение справедливости этой неприязни принимается с радостью, как еще один свидетель обвинения! Вот и сейчас, готовясь совершить поступок, который она в глубине души осуждала, Клара с жадностью ухватилась за это новое доказательство: как все в этом человеке фальшиво и мелко, подумала она, и как он калечит детскую душу! Тем не менее, инстинктивно подражая Кросджею, она встретила Уилоби приветливой улыбкой. Она так и сияла радостью!