Часто из-за этого вспыхивают небольшие ссоры и бывают различные неприятности: дуемся друг на друга, перебрасываемся колкостями, иногда едкими насмешками или просто грубостями. Порой мы чувствуем, что успели уже надоесть друг другу хуже горькой редьки. Мы перестаем разговаривать — и постепенно рождается мысль, что нам надо разойтись — раскинуться по всему острову. Надо каждому найти свой уголок. Тринадцать человек — тринадцать уголков.

Эта мысль нравится всем. В начале, конечно, об этом говорится намеками. Потом, чем дальше — тем все откровеннее.

— Если бы я знал, что вы не обидитесь, я бы предложил следующее, — так заявляет пролетарий, начиная по обыкновению с извинений. — Гора, на которой мы живем, велика и обильна. Пещер здесь достаточно. Здесь могут жить не только тринадцать человек, но даже тринадцать семейств. Если вы мне позволите, я возле каждой пещеры положу по камню, чтобы знать, какая кому принадлежит…

После коротких дебатов, занявших несколько часов, предложение пролетария было принято, и все остались довольны, даже сам пролетарий. Как видно, и мы ему здорово надоели. Неудивительно: у каждого из нас свой вкус, свои привычки, свои капризы. Например: один любит много солнца, другой, наоборот, любит прятаться в тени. Один любит, чтобы молоко было теплое, только что от козы, а другой — холодное. Один предпочитает бананы очищенными, а другой как раз любит их в натуральном виде. Поспать тоже всякий по-своему любит. О даме уже и говорить нечего. Женщине сам Б-г велел быть капризной. Наша дама требовала по утрам свежий букет цветов. Когда он отсутствовал, наша дама ни с кем не разговаривала. А когда хмурилась дама — хмурилось небо. А когда дулась дама — дулась земля, дулся лес, и все мы ходили надутыми. Вполне понятно, как легко стало на душе, когда мы разбрелись по своим пещерам, когда каждый занял свою собственную «территорию». Тринадцать человек — тринадцать территорий. Самая большая территория досталась, конечно, капиталисту. Он привык, по его словам, жить широко и свободно. Он не виноват: его с детства приучили жить в светлых, больших комнатах. Крошечная территория выпала на долю рабочего. По правде говоря, когда он находится в пещере? Ведь все равно он с утра до позднего вечера занят работой, а поспать пару часов не все ли равно где?

— Я, — говорит он, — спал дома не лучше.

Работы ему тоже не прибавилось, кроме чистки и уборки. Раньше он убирал одну пещеру, а теперь их тринадцать. Хорошо хоть, что не нужны отдельные столы. Чуть-чуть мы не обзавелись ими. После ряда долгих и горячих дебатов было решено, что столовая должна быть общей — под открытым небом. Самое удобное место, где мы можем два раза в день видеть друг друга.

Удивительно! Живя на одной территории, мы не выносили друг друга, а разойдясь — стали скучать. Но как только собирались вместе — ссорились. Спорили, потом прибегали к колкостям, вплоть до ссор.

После этого извинялись друг перед другом. И все это продолжалось до тех пор, пока не решили (конечно, после продолжительных дебатов) образовать отдельные колонии.

Первый заговорил о колонизации и о разделении имущества капиталист. Он доказал, оперируя своим опытом, что мы только тогда заживем хорошо, когда у каждого из нас будет свой уголок, свой собственный кусок земли, свой лес и свой скот (он имел в виду наших коз).

— Одним словом, — закончил капиталист, — собственность — это вечный двигатель, приводящий в движение весь мир. Без собственности нет прогресса.

— Они правы! — подхватывает ортодокс, еврей-литвак из толстых бородатых литваков. — Еще наши ученые талмудисты говорили, что каждый человек обязан заботиться о себе. Каждый еврей должен строить дом, разводить огороды и устраивать хозяйство. Еще наш праотец Ной…

И ортодокс обрушился на нас градом изречений, цитат, притч и примеров, но его перебил атеист, уничтожив его в один миг и заявив, что он поддерживает капиталиста исключительно с точки зрения удобства.

— Человек создан из земли и должен на земле устроиться.

— Как сказано в Писании, — подхватывает ортодокс. — Из праха ты взят…

Тут же произошел небольшой инцидент между материалистом и идеалистом. Идеалист сказал, что он поддерживает капиталиста с идеалистической точки зрения, а материалист сказал, что только с материалистической. После них слово за сионистом и территориалистом. Оба они интеллигентные горячие головы.

— Позвольте мне хоть слово сказать! — говорит сионист. — Если я не ошибаюсь, речь идет о колонизации. Я не понимаю, как евреи могут говорить о какой-либо другой стране, кроме Палестины. Как это евреи могут говорить о другом убежище? Разве могут евреи заняться колонизацией на чужой земле, в то время как земля наших предков уже более двух тысяч лет стоит брошенной и одинокой, словно вдова, и ждет нас — своих детей, которые, увы, находятся в изгнании и разбросаны по всему миру?

— Как сказано в Писании, — подхватывает ортодокс, — мать Рахиль плачет над своими детьми…

— Э, это лирика, сентиментализм! — говорит территориалист. — Вашим оплакиванием сироты-Израиля и вашими дифирамбами по адресу святой земли наших предков вы ничего не сделаете. Земля израильская — она только на бумаге, в старых книгах, а принадлежать — она принадлежит другим. Вы будете петь ваши красивые песенки, а Израиль будет по-прежнему скитаться среди чужих народов, которые и знать его не хотят. Посмотрите-ка, что творится на Б-жьем свете — в России, в Румынии, в Марокко и в других цивилизованных государствах! Нет, Израиль не в силах больше ждать, он просит земли. Дайте ему земли! Кусочек земли! Маленький уголок, но уголок! Где бы его не били, не гнали, не издевались над ним. И там будет наша Палестина!

— Как в Талмуде сказано, — вставляет ортодокс, — велика земля Израиля и распространится она на все страны.

— Панове, в этом наша миссия, — поддерживает ассимилятор, еврей из глубины Польши, поляк моисеева вероисповедания с бородкой a la Мерзжвинский. — Мы, израелиты, должны быть всюду, мы должны потонуть среди народов, чтобы вести их к источнику настоящего прогресса…

— Потонуть? — переспрашивает националист, русский еврей. — Значит вы проповедуете ассимиляцию? Стоило в течение многих веков гореть на всех кострах инквизиции, блуждать по всему миру, быть козлом отпущения чужих грехов — и все это для того, чтобы в начале двадцатого века исчезнуть, раствориться среди других народов, вычеркнуть слово «еврей»? Это значит, попросту говоря, на старости лет покончить самоубийством? Зачем же вы говорите намеками? К чему все эти аллегории? Говорите откровенно, как миссионеры делают, и скажите: окропите себя водицей и вы избавитесь от всех бед. Или еще проще: евреи, креститесь, чтобы вам пусто было, — и кончено!