«В отчаянных положениях, — говорит один историк, — нравственное чувство обществ повреждается точно так же, как и чувство отдельных личностей. Как человек не может вынести беспокойства и печали далее известной меры без того, чтобы рассудок не начинал изменять ему, так и общества, будучи жертвой несчастий, которых ни облегчения, ни конца они не видят, теряются и не находят более точки опоры. Они становятся жертвой какого-то самозабвения, действуют ощупью, наудачу, как бы в совершенных потемках, утрачивают ясное понятие о том, что хорошо и что худо. Постоянный ужас, постоянная мысль о смерти, висящей над головой, способны довести человека до исступления, причем он уже теряет всякое самообладание, всякое чувство меры и дает полную свободу всем самым худшим инстинктам своей природы. С отуманенным рассудком он судорожно стремится воспользоваться последними минутами жизни, чтобы взять от нее все, что можно, чтобы испить всю чашу наслаждений». В таком именно отчаянном положении мы и застаем многие города и провинции Империи в эпоху варварского нашествия. Мы напрасно стали бы в них искать какое-либо сильное правительство, власть, умеющую сдержать распадающуюся жизнь и сплотить около себя общество. При первом слухе о приближающейся в лице варваров опасности все гражданские чиновники, вся римская администрация спешила покинуть опасную провинцию и бегством спасалась в более центральные местности. Последние легионы, сохранявшиеся еще в провинциях, были предусмотрительно отозваны из них для защиты Италии. Население оставлялось, таким образом, на произвол судьбы: без военной силы, без властей оно снова как будто бы возвращалось в первобытное состояние; всякая общественная жизнь, всякие интересы, выходящие за пределы минуты, исчезают; на поверхности появляются низменные подонки общества, не сдерживаемые более силой закона и стремящиеся воспользоваться благоприятным случаем. В Кельне, например, граждане проводили время за веселыми пирушками в то время, когда весь округ был опустошен варварами, и самые почтенные из них не прежде покинули пирушку, как когда уже в город со всех сторон ворвались враги. Еще удивительнее поступили граждане Трира: этот город уже несколько раз был разграблен варварами, жалкие остатки его населения погибли от голода и неизбежных его спутников — эпидемических болезней; везде валялись нагие трупы, брошенные на съедение зверей и птиц, и что же? Уцелевшие из лучших и влиятельных людей вместо того, чтобы позаботиться о первой помощи городу, начали хлопотать о т–Ом, чтобы восстановить зрелища и игры в цирке. А население Кукулл, под влиянием всеобщего ужаса и отчаяния, отреклось от христианства, возвратилось в язычество и даже начало приносить человеческие жертвы, видя в них единственное средство смягчить свой суровый жребий. Вот в эти-то критические минуты, среди разрушения и бедствий, нашелся твердый голос, который один только не потерял присутствия духа и один нашел в себе достаточную силу стать на страже общественного порядка. Этот голос принадлежал представителям христианской Церкви, епископам и подвижникам. Просматривая события этой многотрудной для европейского общества эпохи, легко набрать множество доказательств того, ' что везде, где только виднелась еще жизнь, где общество сохраняло еще некоторый порядок, там везде непременно на первом месте стоит служитель христианской Церкви. Он заменяет собой все, в чем виделась надобность: он и судья, и правитель, и заступник, и ходатай, и даже военачальник. Он один остается на месте с бедствующим населением, когда все остальное разбегается в разные стороны. «Пусть наша твердость будет примером всей пастве, — говорил один епископ в присутствии собора, составившегося в Испании во время варварского нашествия, — мы должны за Христа перенести небольшую часть страданий, которые Он претерпел за нас». «Я пойду, — говорит другой, — утешать свою паству; я получил сан епископа не для того, чтобы оставаться в благоденствии, но для того, чтобы трудиться». Какие же последствия имела эта готовность представителей христианской Церкви утешать паству и трудиться вместе с ней, — о том нам лучше всего расскажет деятельность Северина, прозванного апостолом Норика. Северин, уроженец Италии, явился в Паннонию и Норик (нынешняя восточная Швейцария и Бавария) в то время, когда орды варваров уже несколько раз побывали в ней и, утвердившись по соседству, постоянно напоминали о себе опустошительными набегами: римские власти давно отсюда бежали, их сменили шайки разбойников, а доведенные голодом до крайности поселяне с оружием в руках напали на своих же соотечественников. Северин взял на себя смелую задачу — вдохнуть жизнь в это умиравшее общество, воскресить его; он начал проповедью покаяния — и силой убеждения сосредоточил в своих руках те бразды государственного правления, которые никто держать был не в силах. В сущности, если смотреть на его деятельность с внешней стороны, то, по–видимому, он не сделал ничего особенного, но его сила была в том, что его голос собрал около себя разбежавшееся население, что под его воздействием возникли правильные отношения, устроился известный порядок, и таким образом общественная жизнь воскресла. Так, например, в большом торговом городе Фавиане случился голод, и хотя хлеба было достаточно, чтобы прокормиться до новых запасов, но не оказывалось такого лица, которого слушался бы народ и. которому он мог бы доверить организацию городского продоволь-. ствия. Одни спешили получше скрыть свои запасы, другие, пользуюсь отсутствием власти, грабили; при таких трудных обстоятельствах лучшие люди вспомнили о Северине и решились его позвать. Северин пришел на зов и словом убеждения достиг того, что весь имеющийся в городе хлеб был снесен в одно место и стал доступен для общего пользования. И Северин не только заботился о голодном населении одного города; он распространяет свою деятельность на всю провинцию и старается организовать правильную общественную жизнь, налагает подати, издает приказания, даже составляет план атаки на разбойников, — и все это продолжает делать не год и не два, а почти 30 лет.

Подобным образом и население многих городов Галлии и Италии своим спасением, целостью и вообще тем, что оно смогло перенести эпоху варварских нашествий, обязано было ни кому другому, как только своим епископам. Разумеется, самоотверженная готовность епископов разделить с паствой все бедствия не всегда имела явные, благотворные результаты; епископ Реймса, например, Никазий, своим примером воодушевлявший горсть оставшихся в городе храбрых людей к сопротивлению варварам, был убит «ми в церкви, но история знает немало и таких случаев, когда предусмотрительная распорядительность или ходатайство представителей христианского общества останавливали разрушительный поток варварского нашествия или смягчали их дикую суровость, и таким образом охранялось прежнее население. Так, Орлеан сумел отстоять себя от полчищ Аттилы только благодаря заботам своего епископа Аниона. Узнав о грозившей городу опасности, Анион постарался заблаговременно заручиться солидной помощью; он поспешил на юг Италии, где в то время находился военачальник · Аэций, подробно описав ему военные средства, какими располагает город для своей защиты, уверил Аэция, что в течение пяти недель Орлеан может выдержать осаду, и всеми мерами убеждал его подоспеть на помощь городу не позднее этого срока. Едва успел Анион возвратиться в Орлеан и принять необходимые меры к его защите, как армия Аттилы окружила город, и началась упорная осада; надеясь на скорую помощь Аэция, население Орлеана решилось защищаться до последнего дня: Анион встал во главе ополчения, руководил обороной, торжественными процессиями и убеждениями поддерживал их храбрость. Но силы осажденных наконец истощаются; потеряв надежду на спасение, они уже готовы были сдаться в последний день назначенного Анионом срока, но тут-то, когда варвары почти совсем овладели городом, показались передовые отряды Аэция, и Орлеан был спасен.

Орлеан был большим торговым городом, обнесенным стенами и обладавшим многочисленным населением; у него были поэтому средства к тому, чтобы выдержать долгую осаду и чтобы оказать сопротивление варварам. Но и в тех бедных, заброшенных городках, которые лишены были всяких укреплений, стен или оружия, которые оставлены были совсем на произвол судьбы, — ив этих жалких городках предстоятели христианской Церкви умели действовать на пользу населения с неменьшими успехами, чем в больших городах, только действовали они здесь не оружием, а словом убеждения. Таков был Луп, епископ незначительного галльского города Троб. Не имея ни армии, ни оружия, он с пастырским посохом пошел сам навстречу суровому гуннскому завоевателю и умолял его пощадить не только свой город, но и селения, принадлежащие к его округу. Слово епископа оказало благое действие на варвара. «Будь по–твоему, — сказал Аттила, — но только ты пойдешь со мной до самого Рейна. Присутствие такого святого человека непременно принесет счастье мне и моему оружию». — Известно, что и самый Рим своим спасением от Аттилы немало был обязан тому впечатлению, какое произвел на варвара стоявший во главе посольства св. Лев, папа Римский.

Недаром между гуннами ходили насмешки над Аттилой, недаром говорили, что он, не страшась никаких римских ополчений, останавливается и робеет перед животными, имея в виду буквальный смысл имен епископов Льва и Лупа! Суровый язычник–варвар не мог отрешиться от невольного чувства почтения при виде этих вдохновенных старцев, безбоязненно выступавших навстречу опасности, ходатаями–печальниками за свою паству. И не отказывал варвар этим ходатаям только потому, что никак не мог преодолеть своего личного, невольного почтения к ним. Вот что, например, сказал вестготский король Ейрих епископу Павийскому Епифанию, явившемуся К нему в качестве посла от западного римского императора Юлия Непота: «Я исполню твою просьбу, уважаемый святитель, потому что в моих глазах больше значит личность самого посла, чем вся власть пославшего».

Таким образом, опираясь на свой нравственный авторитет, на свое личное влияние, представители христианской Церкви взяли под свое покровительство распадавшуюся в эпоху варварских нашествий общественную жизнь и сохранили ее для последующих Поколений. Среди бедствий и ужасов, постигших Западную Европу в эту эпоху, они одни остались твердо на своем месте, собирали около себя лучших людей, ободряли и спасали старое население ОТ окончательного одичания и гибели. Если после эпохи переселения во вновь образовавшихся варварских государствах мы видим Значительный остаток прежнего населения, видим старых подданных Империи, которые живут по римским законам, следуют прежним порядкам и постепенно облагораживают варваров, то этим своим сохранением оно обязано деятельности своих епископов. Но это только одна сторона дела. Не менее важной в историческом поле зрения является другая заслуга христианской Церкви, состоящая в том, что она смягчила сердце варвара, просветила его и помогла ему выполнить его историческое призвание. Она знала, что для Римской империи пробил уже последний час, что на ее развалинах варвар водворяется навсегда, устрояя свои королевства, что будущность принадлежит отныне этому варвару, который и призван для того, чтобы обновить обветшавшие формы человеческого общежития и создать новый строй жизни. И она поставляет своей задачей содействовать достижению этой цели: она прежде всего обращает варваров в свое лоно, делает их христианами, затем передает им то умственное богатство, какое заключалось в ее недрах, и наконец, является помощницей и советницей в первых, неопытных шагах варваров в незнакомой им области государственного и общественного устройства. Важное значение, какое получили предстоятели Церкви в последние времена Империи, под господством варваров не только не уменьшилось, но даже возвысилось. Прикрытые звериными шкурами, варварские короли, бывшие дотоле вождями дружины, исполнителями постановлений народного собрания, заняли теперь относительно покоренного населения положение римского императора и встали у сложной государственной машины, которой они вовсе не умели управлять. Их естественными советниками в данном случае могли оказаться только такие люди, как епископы, которым во всех подробностях было известно устройство этой машины и которые стояли во главе прежнего римского населения. Варварские короли и делают их духовными орудиями своего управления: они постоянно обращаются за советами и указаниями к епископам, к соборам духовенства по делам вовсе не церковного свойства, делают их судьями и свидетелями своих поступков, разбирателями своих споров и недоразумений. Весь ход событий неизбежно вел к тому, чтобы именно келья подвижника или епископа сделалась первым училищем государственной мудрости; такова и была, например, келья уже известного нам Северина, куда толпами собирались окрестные варвары, чтобы получить всевозможные советы, куда нередко приходил и король ругов Флакцитей за указаниями и наставлениями. Современный летописец замечает, что Флакцитей настолько подчинился влиянию Северина, что какая бы забота с ним ни приключилась, какое бы затруднение ни встретилось ему в делах его варварского королевства, он прежде всего спешил за советом к Северину; своим сыновьям он постоянно твердил: «Повинуйтесь Божьему человеку, если вы хотите, по моему примеру, царствовать в мире и жить долговременно». То же самое мы видим и в других варварских королевствах: везде в них епископы стоят в рядах главных королевских сановников, защищают интересы побежденного населения и направляют жизнь варваров так, чтобы сделать их истинными наследниками греко–римской цивилизации, но цивилизации уже смягченной духом христианства. Являясь представителями начал порядка и законности и пользуясь для проведения их своим высоким положением и привилегиями, духовенство в то же время сохранило для последующих веков и то умственное богатство, какое нажито было классической древностью. Впоследствии, когда вместе с нравственным авторитетом у предстоятелей западного духовенства возросли и материальные средства, они обратились в могущественное сословие, получившее важное политическое значение в судьбах Запада. «Что стало бы с Европой после вторжения варваров, — спрашивает английский историк Маколей, — если бы ©бломки древней цивилизации не нашли себе убежища в Церкви? Историки сравнивают переселение народов с потопом; Церковь была истинным ковчегом, который один, среди бурь и непроницаемой мглы, носился над бездной, готовой поглотить все, что древность произвела в науке и искусстве; Церковь в своем лоне сохранила то слабое зерно, плодом которого явилась новейшая Цивилизация, более богатая и многосторонняя, чем цивилизация Древняя».

Три фактора, создавшие современное западно–европейское общество: римское наследие, христианская Церковь и германство и их взаимоотношения. — Характеристика переходного периода. — Франкское племя и его историческая роль. — Правительственная деятельность Хлодвига и причины ее исторической неуспешности. — Майордомы.

Три основных фактора создали современное западно–европейское общество: римское наследие, христианская Церковь и германство. Вступив в первый раз во взаимодействие в эпоху переселения, эти факторы определили собой дальнейшее течение всей западноевропейской жизни и столь тесно сплотились между собой, что часто нет возможности разграничить их действие и указать, где кончается влияние одного и начинается область другого фактора. Возьмем для примера три явления, занимающие значительное место в политической и культурной истории Запада, а именно королевскую власть, образование нового государства и католицизм, и попытаемся раскрыть те коренные элементы, из которых они развились. Свое древнейшее начало современная королевская власть в западно–европейских государствах берет от привилегий, принадлежавших вождю германских дружин, разрушивших Римскую империю; но у германцев король был только предводителем войска, герцогом или исполнителем решений народного собрания; до эпохи переселения королевская власть даже далеко не у всех германских племен успела сделаться наследственной; у многих из них она носила избирательный характер и основывалась на свободном признании ее со стороны полноправного германца. Но лишь только германские племена перешли на римскую почву, как короли их изменяют своему прежнему положению и под влиянием римских и христианских идей получают совершенно новое значение; считая себя преемниками западно–римского императора и будучи действительно таковыми в отношении к покоренному населению, варварские короли начали стремиться к той неограниченной полноте прав, которая составляла принадлежность римского цезаря. Достигли же они этой полноты власти только при содействии христианской Церкви, которая учила о божественном происхождении королевских прав, окружала личность короля мистическим ореолом и освящала его полновластие особыми церемониями религиозного характера. Те неограниченные монархи, с какими мы встречаемся в дальнейшей истории Европы, суть, таким образом, прямые потомки древних германских конунгов, но потомки, присвоившие себе корону римского Юпитера, переданную им при помощи христианского миропомазания. — Точно так же и история нового государства в Европе есть история взаимодействия этих же трех элементов, лежащих в основе западно–европейского развития. Если, по современным понятиям, государство совпадает с нацией и как бы отождествляется с ней, то этим своим характером оно обязано особенностям германских племен, рано обнаруживших способность к соединению в большие национальные группы. Если, далее, современное государство ставит себя выше частных отношений и господствует над произволом отдельной личности, кем бы она ни была, то эта его черта есть результат античного влияния, следствие усвоения новыми народами римского права и его идей о государстве. Но если при этом новое государство не поглощает собой человеческой личности, а напротив — своей задачей ставит ее материальный и нравственный прогресс, то в этом явно воздействие христианского учения, возвысившего человеческую личность на неизвестную ранее высоту и указавшего в ней высшую цель для самого государства. — Наконец, столь долго распоряжавшаяся судьбами Запада католическая Церковь — это специально истории христианства принадлежащее явление — могла возникнуть со всеми своими особенностями не иначе как в связи с двумя другими началами новой истории Запада: римской традицией и германством. Как известно, образование папской монархии, с одной стороны, объясняется тем значением, какое и после своего падения продолжал сохранять Рим в глазах провинциалов, с другой — тем отношением, в какое стали к папам варварские короли.

Несмотря, однако, на эту тесную внутреннюю связь христианства, германства и романства, наблюдаемую на протяжении всей новоевропейской истории, каждый из этих факторов, будучи взят в отдельности, представляет собой нечто самостоятельное, отличное от другого и даже прямо противоположное ему по своей природе. Различие между германским миром, возникшим в пределах павшей Западной Римской империи, и христианством само собой станет очевидным, если принять во внимание, что большинство германских племен ко времени поселения на новых местах оставалось еще язычниками, дорожившими своей племенной религией и неохотно поддававшимися усилиям христианских миссионеров. Только готы, бургунды и вандалы успели ознакомиться с христианством, но и эти племена приняли новое учение не в чистом его виде, а в искаженной форме арианства, которая была, конечно, более доступна для их неразвитого ума, но которая в то же время служила большим, чем само язычество, препятствием для воздействия на них со стороны господствующей Церкви. Правда, благодаря усердию миссионеров, христианство скоро стало проникать вглубь германских лесов, и обращение обитавших там варваров пошло довольно быстрыми шагами, но не нужно забывать, что принять христианство еще не значит сделаться христианином и что между варварством с его примитивными религиозными понятиями и возвышенным учением христианства и после обращения в христианство всегда должна была оставаться глубокая пропасть, которая могла сгладиться только веками. Древнему германцу, как и всякому политеисту, нетрудно было принять нового Бога, Христа, в число прежних своих богов, а просветители часто старались сделать иго новой религии уж слишком легким для обращенных и довольствовались исполнением с их стороны нескольких обрядов. Еще в VIII в. в Германии существовали священники, крестившие во имя Христа и в то же время приносившие жертву Донару, богу грома, и, быть может, ничто лучше не характеризует быстрых успехов католических миссионеров, как следующее происшествие, случившееся в IX в. В праздник Пасхи ко двору Людовика Благочестивого имели обыкновение являться язычники–германцы для крещения, причем им дарили прекрасные белые одежды, имеющие известное символическое значение. Однажды, когда желающих креститься явилось очень много и приготовленных одежд не хватило, Людовик приказал наскоро выкроить крещальные одежды из простынь. К несчастью, такая одежда досталась германскому вождю, и, увидев ее, он с гневом воскликнул: «Я уж тут десять раз крестился, и всякий раз получал прекраснейшее белое платье, а не этот мешок… и как бы мне не было стыдно идти голым, я бы пустил тебе в голову эту тряпку вместе с твоим Христом!»

Не меньшая противоположность существовала вначале и между варварством и Римом. Римская империя была единой всеобъемлющей монархией, одним тесно сплоченным политическим организмом; оставшиеся от нее в наследство варварам традиции влекли их к восстановлению этого единства, к подчинению всех одной власти, между тем как в природе германцев лежала склонность к особности, к раздроблению общественных и политических отношений. Одна сторона, римская, привносила собой в жизнь идеи о всемогуществе государства, о неограниченности и нераздельности верховной власти, разумное и всеобщее право, утонченное общежитие и внешний лоск многовековой цивилизации; другой же, напротив, свойственны были политическая дробность и местное самоуправление, широкая личная независимость и преобладание сельской жизни над городской, насилие и дикость завоевателей. Привыкшие к свободе и не стесненной условностью юридических форм жизни, германские племена еще не умели подчинять личный произвол общему закону и инстинктивно противились воспроизведению начал цивилизованной жизни, завещанной им Римом. Оттого-то и первая встреча этих противоположных миров была крайне враждебной и сопровождалась борьбой, длившейся в течение целых веков. — Эта борьба не прекратилась и после того, как внешние столкновения Рима и варваров завершились падением Римской империи и поселением на ее развалинах новых племен. Столь несродные между собой начала, как варварство, христианство и наследие Рима, очевидно, не могли сразу, вследствие одной встречи, войти во внутреннюю связь между собой, мирно ужиться друг с другом; надо было много времени и много усилий, чтобы эти противоположные элементы успели слиться между собой путем взаимных уступок и комбинаций и составить основу для правильного общежития, обеспечивающую его дальнейшее развитие. Поэтому и после эпохи переселения борьба между началами, создавшими западное общество, ничуть не успокаивается; только с поверхности исторической жизни она переходит в глубь общественных отношений и составляет содержание целого периода, простирающегося от VI до XI в. и получившего в истории имя варварской эпохи. Характеристической чертой этого периода является хаотичность, неопределенность политического строя и всех общественных отношений: христианство еще только начинает привлекать к себе новые племена и ведет еще борьбу с язычеством; старое римское население живет рядом с варварскими пришельцами, сохраняет свои особенности и противится слиянию с победителями; древние римские учреждения перемешиваются с первобытными формами варварства, и понизившаяся в эпоху переселения образованность едва успевает спасти себя от натиска невежества; сами правители новых племен колеблются между двумя предстоящими им путями, то пытаясь воссоздать формы римской жизни, то снова возвращаясь к варварским нравам и понятиям: всюду слышится непрекращаемое движение, глухая, но упорная борьба. Этой неустойчивости, этой хаотичности общественного быта много способствует еще недостаточно упрочившаяся оседлость племен; к VI в. бурное движение племен утихло, но не исчезло совсем; оно продолжается еще вплоть до XI в., заканчивающего собой эту эпоху, и совершается то из глубины Германии, то из Скандинавии. Во второй половине VI в. в Италию приходит новое племя лангобардов и подчиняет ее себе; целые толпы варваров время от времени переходят Рейн и врываются в Галлию. Британия подвергается непрерывным нашествиям ютов, англов, саксов и датчан; в X в. целое племя норманнов захватывает северный угол Галлии и в XI в. переплывает в Англию и прочно водворяется здесь; наконец, в том же веке весь Запад поднимается вместе, чтобы идти в поход на неверных, в далекую Палестину, для освобождения Гроба Господня. Это постоянное движение племен, непрерывно обновляющийся наплыв германцев останавливали правильное развитие и всякий раз уничтожали начинавшие с течением времени возникать более или менее прочные формы жизни, приводя все в прежнее состояние — хаоса, колебания и шаткости. Но и среди этого брожения, среди постоянно вновь начинаемого развития рано обозначаются некоторые главные направления в образовании государственных и общественных форм, вырабатываются некоторые общие начала, приведшие к повсеместным одинаковым результатам. В начале варварской эпохи мы напрасно стали бы искать каких-либо прочных государственных или национальных образований; в то время в Европе не было ни Римской империи, ни новых существующих теперь народов; были только различные германские племена, занявшие земли Римской империи и составившие из себя и покоренного населения ряд варварских государств, не имевших ни прочных основ, ни стройных форм быта. К концу же этой эпохи, т. е. к IX в., после продолжительной борьбы, разнородные элементы, нагроможденные на европейской почве, вступают в постоянные комбинации, часто независимо от воли организаторов или даже прямо вопреки их стремлениям, мало–помалу создаются более или менее твердые формы жизни, и в разнообразии противоположных явлений становится заметным единство начал и гармонии. Пятивековая борьба не проходит даром; плодом ее являются, с одной стороны, новые национальности Западной Европы, выделившиеся из монархии Карла Великого, с другой — та своеобразная система, составившая основу дальнейшего развития Запада, т. е. феодализм, из которой и образовался современный политический, юридический и экономический строй западных народов, и католицизм, наложивший особую печать на их умственную и нравственную жизнь. Поэтому указанный период времени мы можем назвать еще периодом сложения главнейших западно–европейских народностей и смешения тех элементов, которые определили собой их жизнь; после IX в. в Западной Европе мы уже не видим резкого антагонизма между римскими, германскими и христианскими началами; они уже сжились между собой, приспособились одно к другому, и результатом-то этого приспособления и явились новые народы Европы с католическо–феодальным строем жизни.