“На какую улицу мы вылезем?”

“На Шульштрассе”.

“Там полно народу, могут заметить, что мы лезем через забор”.

“Ваше дело. Больше я ничем не могу помочь”.

Мы опять переглянулись. Что у этого санитара на уме? Может, он хочет устроить нам ловушку? Неужели нет никакого другого выхода? Ведь это будет выглядеть как бегство, и там, на улице, нас уже ждут, чтобы схватить? Я убежден - мой друг думал то же самое. Но если все действительно так, как говорит этот санитар, если я не попытаюсь убежать отсюда, то я никогда больше не увижу свою мать.

“Поторапливайтесь. Скоро они начнут обшаривать двор, и тогда вам не выбраться!”

Он подошел к двери, осторожно открыл ее и выглянул в коридор. “Сорвите это”, - показал санитар на желтые звезды на нашей одежде. Потом выразительно поглядел на открытую дверь - давайте, топайте отсюда, - и исчез в полутьме коридора. Было слышно, как он спускается по лестнице.

Мы влезли на железную ограду с таким видом, как будто нам просто интересно. Просто двое мальчишек залезли на забор. Мы даже повисели немного наверху - мол, а не спуститься ли нам обратно? И спрыгнули с забора на улицу. Проходившие мимо люди не обратили на нас внимания, никто не сделал нам замечания. Мы пожали друг другу руки. Повернувшись, Гюнтер нерешительно пошел вверх по улице. Больше я его никогда не видел.

Придя домой, я увидел - мать паковала вещи.

“Зачем ты это делаешь?” - спросил я.

“В любой момент нам нужно будет уходить отсюда. Я беру с собой только самое необходимое”.

“А почему бы нам не остаться здесь? Может быть, мы пойдем к Лоне?”

“Ни в коем случае! Они ведь знают, что мы с ней дружим! Она же была компаньоном отца! Нас в первую очередь будут искать у Лоны. Да сейчас и она тоже не знает, у кого мы могли бы укрыться”.

Но ведь Лона обещала отцу заботиться о нас! Она как-то сказала мне - если возникнет необходимость, она найдет для нас убежище. Когда я рассказал матери об этом разговоре, она только невесело усмехнулась и промолчала. И продолжала паковать вещи.

Я не говорил матери о том, что произошло со мной в больнице. У меня не хватило на это смелости. Зато я сказал, что не хочу, чтобы меня отправляли куда-нибудь одного.

“Я тоже не хочу”, - ответила мать.
– “Но сейчас нужно использовать любую возможность для спасения. Лона познакомила меня с одним человеком, который сможет нам помочь. Во всяком случае, она так думает. Этот человек коммунист и готов помогать каждому, кто не согласен с нацистами или кого они преследуют”.

“Ты мне об этом никогда не рассказывала”.

“Откровенно говоря, мне и сейчас не нужно было это делать. Кроме того, этот парень довольно глуп, да к тому же ужасно задается, как будто и в самом деле в ближайшее время собирается начать решительные действия против Гитлера и его банды и сразу с этим покончить”.

“Но может, он действительно поможет нам спрятаться? Хотя бы на первое время. А там будет видно”.

“Больше я об этом человеке не слышала. Несколько раз я спрашивала о нем у Лоны. А она каждый раз отвечала - если у него появится какая-нибудь идея, он даст о себе знать. Да я особо и не надеюсь - этот тип не похож на серьезного человека. А женщинам он может луну с неба пообещать, если они - как бы тебе сказать…- если они ему понравятся”.

“Ну конечно, ты ему понравилась - ведь ты же такая красивая!” - сказал я.

“Ах ты, маленький сводник!” - рассмеялась мать.
– “Неужели ты думаешь, что я собираюсь за него замуж? У него где-то в пригороде хозяйство, он выращивает овощи. А с этого можно жить даже без продовольственных карточек. Сейчас, сказал знакомый Лоны, он не может взять нас к себе - гестапо следит за ним, там знают, что он состоял в коммунистической партии. Но у него найдутся друзья, которые смогли бы спрятать нас у себя. А если так и дальше пойдет и обстановка станет еще более хаотичной, то он, мол, сможет тогда не опасаться гестапо - у гестапо наверняка будут другие заботы. Знаешь, я не поверила ни одному его слову. Тоже мне, коммунист-предприниматель! Да он просто хвастун, вот он кто! Он все время спрашивал, нет ли у меня в запасе денег. Если есть, то тогда, наверное, можно что-то сделать - за деньги кто-нибудь у себя спрячет”.

Я спросил мать - не думает ли она, что он, наверное, тоже хотел бы получить с нее деньги.

“Да нет, он просто болтун”, - покачала она головой.
– “Он женат, и на жизнь им с женой хватает”. Она снова засмеялась.

Я любил, когда мать смеялась. Когда ее что-то смешило, она смеялась безудержно, от всей души.

Отец часто смешил ее. Внешне они совершенно не подходили друг другу - мой невзрачный отец и моя красивая мать. Он был ниже ее ростом, с выпяченной нижней губой. У него были серые глаза и жидкие пепельные волосы.

Однажды я спросил мать, почему она вышла за него замуж. И она рассказала, что была тогда уже помолвлена с другим, очень богатым молодым человеком. Отец возник в ее жизни внезапно, когда она и ее жених праздновали помолвку. Его привел в дом один из знакомых жениха. Отец был неистощимым шутником и мог легко развеселить любую компанию.

“Он сидел напротив нас за длинным, покрытым белой скатертью столом и рассказывал одну смешную историю за другой. Он рассказывал о жизни еврейских местечек и их обитателей. И говорил, что авторы этих историй - Кафка, Толстой, Тургенев, Марк Твен. Все слушали его, забыв о еде. И смеялись, смеялись до колик в животе. И никто не удивлялся, почему, например, Марк Твен обладает таким специфическим еврейским юмором. А отец твой потешался в душе над необразованностью сидящих за столом людей. Он был гений, твой отец.