Однако, назначив Джереми представителем короля и выделив ему средства и людей, правительство допустило серьезный просчет, дав ему всего-навсего два десятка мушкетеров и при этом рассредоточив их по всему побе­режью для несения караульной службы. Правда, он мог использовать ополчение, но в силу политических причин (повторяю, ополченцам правительство не очень доверяло) он мог прибегнуть к этому лишь как к крайнему средству. И все же, если в нужный момент ему удалось бы поста­вить ополченцев под ружье, он имел право бросить их против Дунов, потому что преступления этих аристокра­тов с большой дороги носили не политический, а чисто уголовный характер.

— Как видишь, Джон, — сказал Джереми Стикльз в заключение, — работы по горло, а наличных сил почти никаких. Сейчас, по правде сказать, я страшно жалею, что взвалил на себя такую обузу. Не осилить мне столько дел сразу, не осилить. А вот что касается Дунов, тут у меня есть кое-какие шансы на успех, и я еще надеюсь выбить их из долины, перебить всех до одного и сжечь их дерев­ню к чертовой матери. Что ты об этом думаешь, Джон Ридд?

— Сжечь деревню Дунов? — в недоумении переспро­сил я. — Перебить их всех? А вы подумали, Джереми, ка­кая это будет жестокость с вашей стороны?

— Жестокость? Вот те на! Да после этого, по мень­шей мере, три графства вздохнут с облегчением. Конечно, наша округа так привыкла к Дунам, что и не чает, как что можно обходиться без них. Конечно, вас бодрит мысль о том, что вас могут укокошить после захода солнца по дороге домой. Конечно, вы просто прыгаете от ра­дости, когда, воротившись к своим баранам, вы обнару­живаете всех до единого в целости и сохранности, меж тем как вы уже приготовились к тому, что не найдете в овчарне ни одного. Но ничего: когда я наведу здесь поря­док, вы мало-помалу привыкнете к непроходимой скуке — к тому, что можно спокойно спать в своей постели, к то­му, что никто не бесчестит и не уводит силой ваших сестер и невест. А потом, когда эта, с позволения сказать, скука войдет в вашу плоть и кровь, вы поймете, что когда вас не грабят, это так же приятно, как тогда, когда вас оби­рают до нитки!

— Как бы там ни было, но, боюсь, из вашего замысла выйдет такое, что хуже не придумаешь, — заметил я, после некоторого размышления. — Ни одного Дуна в наших кра­ях? У меня этот ужас даже в голове не укладывается!

— Ну тогда ты самый что ни на есть правоверный то­ри,— со смехом воскликнул Джереми Стикльз.— Ты ве­ришь в священное право разбойников, когда они в неизре­ченной милости своей тащат у тебя твоих тучных, откормленных овец. Уж на что я твердолобый тори, Джон, но твоего лба пушкой не прошибешь. Ага, хмуришься! На­верное, жалеешь о том, что тебя больше не будут грабить.

И он снова засмеялся, а я, стоя рядом, подумал о том, что смеяться тут не над чем. Разве мы не любим того, что нам привычно и знакомо, и разве внезапные перемены не приводят нас в замешательство и расстройство? Да, если не считать потери фермы, кончины короля или, ска­жем, смерти нашей старой Бетти, ничто не расстроило бы меня и моих близких больше, чем гибель Дунов из Беджворти. Я подумал о том, какие невзгоды выпадут при этом на долю Лорны. Если солдаты и ополченцы начнут штурмовать Долину Дунов, что станет с ней? Вот какие мысли жгли мое сознание, и потому, когда Джереми снова изложил мне свой план, превознеся до небес мою силу, храбрость и сметливость (вот ведь какой льстец!), и в довершение ко всему заявил, что я ему в этом деле за­меню, по меньшей мере, четверых, я оборвал его на полу­слове и сказал:

— Мастер Стикльз, заявляю вам раз и навсегда: та­ким делам я не пособник. И не потому, что не верен сво­ему королю, а потому, что у меня есть особые — личные причины. Строя планы, помните: я не нанесу Дунам ни одного удара и не возьму под стражу ни одного плен­ника.

— Ты не нанесешь ни одного удара убийцам своего отца! — воскликнул обескураженный Джереми.

— Да, мастер Джереми, ни одного удара, — пока не узнаю, кто именно убил моего отца.

— Ну хорошо, Джон,— примирительным тоном сказал Джереми Стикльз,— я знаю твое упрямство и знаю, что ежели тебе что стукнет в голову, так его уж не выбьешь оттуда никакими силами. Значит, говоришь, у тебя есть личные причины? Ладно, будь по-твоему. А ты все же приходи посмотреть на наш спектакль. Потеха, я тебе скажу, будет на славу. Многие фермеры отыщут в долине своих дочерей, а парни из Порлока — своих невест. Может, для тебя какая красотка сыщется, ежели только...

— Хватит, мастер Джереми, не люблю я шуток на эту тему!

— Ну что ты, право, раскипятился? Хватит, так хва­тит. Одно только я тебе скажу, и не в шутку, а всерьез. Мы вытащим твоего старого двуличного дядюшку Хакабака из Далвертона и заставим его штурмовать Долину Дунов в первых рядах, и это так же верно, как то, что меня зовут Джереми Стикльз. Я слышал, он не раз клял­ся, что был бы готов лично штурмовать это черное гнездо, ежели бы у него за спиной была дюжина мушкетеров. Нынче мы предоставим ему такую возможность, и пусть-ка он докажет королю свою верность, которая нынче стоит под большим вопросом!

— Когда вы собираетесь дать бой Дунам? — спросил я.

— Пока об этом говорить рано, — ответил Джереми Стикльз, — Сначала я должен обшарить весь край вплоть до Тивертона, собрать силы и раздобыть снаряжение и боеприпасы. Я решил использовать ополчение, причем не только в пешем строю: ежели Дуны предпримут кавалерийскую атаку, я противопоставлю им собственную конницу, которая должна будет отрезать Дунам путь к отступлению.

Чем дольше я слушал Джереми Стикльза, тем больше становилось мне не по себе, и все, в основном, из-за Лорны. Ну хорошо, положим, штурм удался. Что станет с ней? Кто убережет ее от озверевших солдат, если, ска­жем, до этого ей не причинят вреда сами Дуны? Были у меня и другие опасения, которые, конечно, не шли ни в никое сравнение с мыслями о судьбе Лорны, но легче от того становилось не намного. Кто защитит наш хлеб, на­ших овец, наш скот и наших тучных свиней от мародеров в солдатской форме и от ополченцев, которые вообще не признают никакой дисциплины?