Когда я постучался в дверь маленькой приморский гостиницы близ Уочетта, никто не ответил мне, не впустил внутрь. Я долго ждал, поглядывая на море, а потом, видя, что лошадь моя держится из последних сил, решил снова побеспокоить хозяев. После моего повторного стука прошло еще некоторое время, а затем женский голос спросил через замочную скважину:

— Кто там?

— Мальчик с водокачки, — весело представился я, помните — это было много лет назад — сломанную карету в Далвертоне?

— О да-да, конечно, помню. Помню и мальчика с чудесной белой кожей: кажется, это было только вчера. Много, ох много раз хотелось мне повидаться с ним!

С этими словами женщина отперла дверь и тут же в страхе отпрянула назад, увидев перед собой здоровенного верзилу.

— Нет, вы не тот маленький мальчик. Это невозможно. Зачем вы обманываете меня?

— Сударыня, я не только тот маленький мальчик, что накачал вам тогда воды, но я еще и пришел, чтобы рассказать вам о вашей маленькой девочке.

— Ну что ж, тогда входи, мой маленький большой мальчик,— сказала женщина, и ее черные глаза потеплели.

Я вошел в прихожую и внимательно посмотрел на хозяйку. Конечно, прошло много времени, и она, как и я сам, очень изменилась, но лицо ее было по-прежнему прекрасно и светилось живым насмешливым умом. Словом я взглянул на нее, она — на меня, и каждый еще раз убедился в том, что его собеседник является именно тем, за кого себя выдает.

Мадам Бенита Оудам провела меня в небольшую комнатку, где стояли два кресла и стол. Когда мы сели, она усмехнулась и вдруг, неожиданно для меня, спросила:

 — Сошли ли с вас те ужасные синяки, что, помнится, так поразили меня в тот день на постоялом дворе?

Рассуждать о своих синяках, хотя бы и в шутку, мне, в тот момент хотелось меньше всего, и потому, сразу же направив разговор в серьезное русло, я попросил мадам Бениту рассказать о вечере того ужасного дня, когда я впервые повстречался с ней. Она рассказала мне то же, что и Джереми Стикльз, дополнив историю кое-какими подробностями и особенно там, где речь шла о Лорне.

— А вы бы узнали ее сейчас? — спросил я, удивленный тем, как хорошо запечатлелась в ее памяти Лорна в возрасте пяти лет.— Вы бы узнали ее сейчас, встретив не ребенка, а взрослую девушку?

— Думаю, что да,— ответила мадам Бенита.— Конеч­но, пока не встретишь человека, трудно ручаться наверняка, но коль скоро речь идет о моей питомице, думаю, я должна ее узнать.

— Нынче она превратилась в высокую стройную моло­дую леди, прекрасную настолько, насколько вообще мо­жет быть прекрасной земная женщина. Мне бы хотелось, сударыня, сходить в Уочетт, а затем переночевать у вас в гостинице. Послушайте, давайте прямо завтра съездим к нам в Орский приход, и вы повидаетесь со своей «маленькой» девочкой!

Я взял с хозяюшки обещание поехать к нам на следующий день при условии, что удастся уговорить ее мужа составить нам компанию. Чувствуя, какой решительный и твердый характер у мадам Бениты, я нимало не сомневался в том, что мистер Оудам всецело пребывает под каблуком у своей жены и потому был уверен, что все получится, как я задумал. Поэтому я отправился в Уочетт, чтобы побывать на могиле у матери Лорны и нанять повозку для завтрашнего путешествия.

Подходящую повозку я нашел без особых хлопот, но с тем, другим делом, у меня возникли неожиданные трудности, причем такие, что я чуть было не отказался от первоначальных планов. Бенита сообщила мне, что отцом Лорны был граф Дугал, и я подумал, что в крохотном городишке любой прохожий укажет мне могильный камень, под которым похоронена графиня Дугал.

Все, однако, оказалось не так просто, потому что лорд Дугал никогда не жил в своем доме в Уочетте и фамилию владельца дома никто из местных жителей толком не знал. Более того, узнав о смерти графа, некий его богатый род­ственник поспешил завладеть домом и, чтобы не возбуждать лишних кривотолков, постарался вообще замять, это дело. Бедную графиню похоронили недалеко от ее дома, и никто не поставил ей памятника, никто, кроме Бениты, не пролил над ней горькой слезы.

Если бы я сказал Бените, что хочу сходить на могилу графини, и попросил бы хозяюшку сопроводить меня, у меня бы не возникло никаких затруднений. Увы, я отправился в Уочетт один и был наказан за свою непредусмот­рительность: местные жители — ох, ну и глупый же народ! — решили, что я пожаловал в их края только затем, чтобы побороться с каким-нибудь уочеттским здоровяком. Дело в том, что я действительно участвовал во мно­гих соревнованиях и потому мою персону знали девять человек из десяти на сорок миль вокруг Орского прихода. (Замечу, кстати, что борьба — это добрая молодецкая за­бава, не требующая, на мой взгляд, ни великого ума, ни большой физической силы. В борьбе самое главное иметь уравновешенный характер. Я еще в отрочестве клал на лопатки зрелых мужей, и все только потому, что мои соперники быстро выходили из себя. Однако слава сла­вой, а на личную жизнь право имеет каждый — даже чемпион по борьбе).

Когда я появился на улицах приморского городка, выяснилось, что весь Уочетт желает поглазеть на Джона Ридда куда больше, чем Джон Ридд желает поглазеть ни Уочетт. Всяк считал своим долгом затащить меня в бли­жайшую пивную, и если бы я заявил, что направляюсь на кладбище, меня бы, мягко говоря, не поняли.

— Послушай, разве ты девонширец? — ревниво вопрошали хлебосольные мои почитатели.— Да ты с головы до пят — истинный сомерсетец!

После чего уочеттцы садили меня в очередной раз за стол и заставляли есть и пить за их счет, что я и делал волей-неволей, причем делал за двадцатерых, что, ко всеобщему ликованию собравшихся, и было решающим доводом в пользу моего сомерсетского происхождения.