Из темноты неожиданно вышел Краснов. Похоже было, что он подслушивал. Спросил, не обращаясь ни к кому лично:

— Вы не уверены в окончательной победе? Вы считаете возможным наше поражение?..

У костра примолкли.

— Мы не такие дурни, как у вашего отца сын, — сурово отозвался Листравой. — Мы беспокоимся, дела-то идут все хуже и хуже, а на союзников надежда, как на весенний снег. Да и самураи не дремлют…

Краснов сдержал бешеное желание ударить Листравого. Он видел хмурые лица сидящих людей и знал, что они будут на стороне машиниста. И, вслушиваясь в его слова, Краснов понимал, что тот говорит от имени всех. Он постоял с минуту, помешкал-ся. потом, сделав вид, что чем-то озабочен, спешно ушел.

Комендант разговаривал с Фроловым о внезапных обстрелах. Ему попало от «Березки» за большие потери людей на Единице. Кроме того, сами железнодорожники вели себя подчас, по мнению коменданта, беспечно (он назвал фамилии Краснова и Пилипенко). В связи с этим Мошков решил выступить перед людьми — так посоветовали из «Березки».

Начальник политотдела собрал в комендатуру — просторнее помещения не нашлось — коммунистов и комсомольцев.

— В октябре сорок первого я был под Москвой, — громко говорил Мошков. — Беспечность и растерянность тогда нам дорого стоили. Мы кровью платили. Пора и вам понять. Мы тут с товарищем Фроловым обсудили и считаем, что нужно расселиться по два, самое большее по три человека. Надо каждому зарубить себе на носу: враг сильный, враг хитрый, враг беспощадный…

— И мы не лыком шиты! — выкрикнул Пилипенко.

— Вот-вот. Ура, шапками закидаем! Нет, не выйдет. Командование «Березки» возлагает на нас с вами большую задачу, очень большую…

Мошков, многозначительно помолчав, продолжил:

— Огромные перевозки на наших плечах, а сюда идет только одна колея. Все грузы придется возить нам. Поэтому против силы ставь нашу русскую смекалку, ловкость. Нам всего этого не занимать. Да работать с умом — на рожон не переть.

Комендант разгорячился. Оглушенный в дневной бомбежке, он кричал:

— Никаких костров! Группами на виду не собираться! Делать все скрытно и смело. Мы их сильнее. Два месяца глушит он Единицу, пашет бомбами вдоль и поперек, а она живет. Живет! И будет жить!

Мошков говорил о приближении дня наступления на их фронте, стойкости и выдержке советских людей. Тут же передал приказ командарма об увеличении военных перевозок.

— Мы будем наступать! Будет и на нашей улице праздник! — закончил он.

— Стоило ли так заявлять? — усомнился Фролов.

— Видишь ли, Павел Фомич. — Мошков замялся, смущенно отводя глаза. — Насчет наступления я сам придумал. Точно не знаю, но наступать, конечно, будем.

Слова Мошкова заметно ободрили людей. Теперь они с жадностью перечитывали газеты: не упоминается ли наш участок? Атаковывали солдат, вернувшихся с передовой: что слышно?..

В те дни неожиданно для многих отличился Краснов. Ему надоело каждый раз при выгрузке техники рисковать своей головой. Фролов именно его вызывал на маневры. От постоянного страха Демьян Митрофанович похудел, осунулся, нос у него заострился, вытянулся. И он невольно стал искать способ обезопасить выгрузку, чтобы больше не падать при бомбежке, не кланяться каждому снаряду.

Краснов обследовал подходы к станции и нашел в одном месте удобную выемку. Немного подровнять, соорудить помост, и разгрузочная площадка окажется вне обстрела. Его предложение было горячо одобрено и Мошковым и Фроловым. Он стал героем дня… Но Листравой разгадал причины его изобретательности.

— Шкуру свою спасает, — сказал он как-то Пацко, когда тот расхваливал Краснова. — До техники ему нет дела. Своя голова дороже. А придумано хорошо, ничего не скажешь.

За инициативу Краснову была объявлена благодарность «Березки». И Фролов предупредил Листравого о том, чтобы тот не подрывал авторитета командира: в трудных военных условиях недопустимы личные счеты.

Усталым вернулся Илья с дежурства. Трудный выдался день: они беспрерывно убирали и подавали вагоны. Таких дежурств становилось все больше: эшелоны теснились к Единице, особенно ночью. Наступление, наступление, наступление… Вот что видел Илья в каждом вагоне, в каждой новой платформе.

Теперь Пилипенко лежал на топчане: болела голе ва. Листравой, примостившись у коптилки, писа; жене письмо. Илья не раз заставал машиниста за этим занятием и всегда сочувственно поглядывал на него: что-то не клеится у старика, гложет его какая-то мысль.

Батуев был в наряде — охранял городок. Фролов переселил железнодорожников на край поселка, почти к самому лесу: это безопаснее. После работк восстановители сами несли охрану.

Илья с теплотой подумал о Цыремпиле: хороши парень. Сейчас дежурит где-то вместо него. Сам по просился в наряд, узнав, что друг болен.

Пост Цыремпилу достался далеко, почти у самог: леса, между развалинами, где в подвалах жили вое становителй, и дорогой, ведущей к фронту через лес Было темно. Оставшись один в гнетущей тишине заснувших руин, Цыремпил почувствовал, как стра: сдавливает сердце. Он старался преодолеть его и и мог. Кругом было темно и тихо. Черная глуха! ночь окутывала все. Чтобы забыться, Батуев вспоы нил о далеком доме, представил себе старенькую заботливую мать. Хоть и плохие у нее глаза, она по-прежнему вяжет шерстяные рукавицы для фрон товиков. Так писал отец… Еще сообщал, что в чест, — погибшего брата улусники собрали деньги и передал! на постройку танка…Послышался шорох. Батуев притаился, кровь бросилась в лицо, пальцы невольно потянулись к спусковому крючку автомата. Но он убедился, что, цетясь, даже не видит мушку, и похолодел от страха.