Она неотделима от оценки, коллекционирования, вынесения вердикта о ценности-стоимости, от потребления и приведения к товарности. Занять позицию в стране победившего пролетариата значит отдать все без гарантий, принять теоретическое не просто как фактическое, но как агональное. Совсем другое дело — оценка: коллекционер, путешественник знает ценность лакированных шкатулок и других вещей лучше, чем сами русские. Здесь нет привилегии взгляда «изнутри». Путешествие противостоит политике «неприступной крепости», бесконечной осторожности окружения, противостоит оно пока и глобальности суждения (в духе туриста-троцкиста Этьембля), оно создает зону, где он, Беньямин, по праву может не догадываться, а достоверно знать.

Путешествие — это реванш оценивающего взгляда. У Тиресия вырастает еще одна, третья грудь, от которой его труднее всего оторвать.

3. Подведение окончательного баланса в отношениях с ВКП(б) и с Россией. Жизнь в качестве члена этой партии невыносимо тяжела — тут нужно пожертвовать всем: личной независимостью, литературной формой, своим «инкогнито среди буржуазных авторов». Пойти на это он не может.

Но и просто жизнь в России не менее тяжела, да к тому же лишена «перспектив».

Между Асей и Беньямином оказывается не Революция, не коммунистическая идея, которая их скорее всего объединяет, но сама Россия, родина того и другого, но еще намного раньше — родина «самой себя».

Договор может состояться, но где-то в другом месте, не в Москве. Эта местность подчинена исключительно логике жертвы, неприемлемой для диалектика, каковым является Беньямин.

4. Обмен репликами по поводу желания Беньямина сопровождать Асю и «красного генерала Илюшу» в их бегстве во Владивосток добавляет к и так уже очень насыщенному интертексту «Московского дневника» «Венеру в мехах» Захер-Мазоха (не хватает только самих мехов и бича, их с лихвой возмещают мороз и Революция).

Рассматривая контуры еще одного невозможного путешествия, которое свелось к вербальному проигрыванию несуществующей асимметрии страсти, — путешествия во Владивосток (город, из которого я еще менее могу вернуться, чем из Москвы, потому что провел в нем большую часть своего детства), — я задаюсь вопросом о том, что такое буржуазность. Можно ли после «Истории сексуальности» Мишеля Фуко продолжать придерживаться карикатурного представления о буржуазности как эксплуатации конкретного другого, например, пролетариата. Даже в «неприступной крепости» акт оценки прозрачен, проницаем, ценность вещей восстановима, реставрируема. А ценность нематериального, например, любви, как установить ее? Через признание. Без него нет контроля над телом, над его движениями, над сексуальностью. Параллельно смещающиеся серии калькуляций (движений духа и движений тела) воспроизводят буржуазного субъекта. «Мелкобуржуазность» ампутирует в этом феномене главное — безумие признающегося тела. «МД» буквально пронизан, затоплен логикой признания, ее всегда чрезмерной аскезой.

5. Функция еды в «МД». Как заказанные в «Праге»42 шашлык и пиво отличаются от «гомеровских» застолий, которые устраивались для Жида (да и роскошный пир на Украине, упоминаемый Этьемблем, тоже многого стоит), так отличен и весь контекст обоих путешествий. Об одном вечере в Москве у Беньямина вырвалось: самое неприятное, что не было ужина. Они оба — официально гости Союза писателей. Но Беньямин почти за все платит сам, а Жид честно подсчитывает баснословные затраты на устраиваемые в его честь пиры43. Устраиваемые непонятно кем. На фоне такой полной деприватизации путешествия Жида контекст пребывания автора «МД» кажется почти семейным.

Скромный ужин, устроенный нашей Лабораторией в 1990 году, был, конечно, куда ближе к «пиршеству» Беньямина с Асей, чем к лукулловым пирам эпохи Террора.

В январе 1927 года Беньямин отправил Зигфриду Кракауэру открытку, в которой сделал такую приписку: «Я придерживаю твою рецензию на Кафку до того, как более обстоятельно познакомлюсь с „Замком“»44.

Познакомиться на языке путешественника значит обойти достопримечательность, замок, неприступную крепость, музей, гробницу, дать ей запечатлеться, удержать ее образ, чтобы передать его другим в рассказе, кино, фотоснимке. Но как можно обойти замок, к которому нельзя приблизиться, который удерживает пришельца на дистанции? Кто проведет в неприступную крепость?

В «МД», как и в «Замке», мы чувствуем труд пути, он изматывает, оставляет без сил. Трудно идти по узкому, ледяному тротуару и думать о Революции, коммунизме.

Путешественник оказался прочитан книгой до того, как сам ее прочитал.

«Dieser grosse Reisende», «этот великий путешественник» — так назвал Андре Жида Вальтер Беньямин, и этим определением точно схвачен жанр его «Возвращения из СССР». «Великого путешественника» приглашают с целью вынесения (благоприятного) суждения об увиденном, суждения, служащего легитимации, установлению соответствия события истине самого себя. Суждение такого путешественника имеет вес, поэтому оно должно быть взвешенным; в него готовы инвестировать, но и его субъект, носитель знаменитого имени, чрезвычайно многое инвестирует в свое суждение, в свою подпись.