Первый, небольшой срок не только не направил на путь истинный, но ещё больше сблизил его с криминалом. К тому же, после бунта в лагере, в котором он принимал самое активное участие, Григорич вошёл в число авторитетов. Ну а дальше – дорога вообще одна. Шло время, рассказчик поднимался до определённых высот в той очень своеобразной среде: жизнь стала налаживаться. И надо же было ему именно в этот момент перейти дорогу конкурирующей фирме, и, как следствие ошибки, – новый срок. Теперь не маленький. На зоне его, получив с воли заказ, ещё и попытались убить. Пришлось выбирать: либо бесславно сгинуть в застенке, либо идти к куму и начать сотрудничать с администрацией. «Вот так я и ссучился», – сказал в заключение Рожин, и сразу же вспомнилась даденная Давыдовым характеристика.

Первая часть повествования о его жизни была нам интересна, но я надеялся, что будет рассказ и о второй, связанной с очень близкой нам темой, теперь имеющей название – «чёрная уфология». Мы с нетерпением ждали, и Пётр, словно почувствовав напряжение, кое-чем поделился.

Произошло это здесь, в районе перевала. Устав от проблем, которые сыпались на голову Рожина как дождь, он решил отдохнуть. А где отдыхают местные жители? Конечно же, в тайге, на охоте. Лето, не сезон. Но всё так достало, что он всё же собрался да не просто по опушке прогуляться, а на пару недель, подальше. Неплохо порыбачил на Лозьве и решил податься в горы, причём маршрут проторил в самую глушь. Для чего, он и сейчас точно ответить не может. Около одной из вершин едва не попал под оползень, спастись удалось лишь чудом. Придя в себя и бегло оглядев итоги природного катаклизма, Рожин поймал солнечный зайчик, отражённый некой гранью на груде камня. Вполне естественно, что природное любопытство заставило его добраться до находки.

Задачка предстояла сложная; после оползня вообще трудно пройти, так как грунт нестабилен и очень возможен новый обвал. Применив всю ловкость и израсходовав много сил, он кое-как добрался до места. Разочарование было огромным: вместо ожидаемой золотой жилы среди камней лежали остатки некоего механизма, назначение которого он и приблизительно не сумел определить. Ничего подобного Рожин никогда не встречал. Правда, и слесарь-то он неважнецкий, но, тем не менее, с техникой соприкасаться приходилось.

Длинная, метров десять, изогнутая труба на нескольких шарнирах с кучей каких-то проводов внутри. Оттащив находку в сторону от оползня, попробовал разобрать. Не получилось. Голыми руками да ножом с топориком много и не разберёшь, а металл оказался очень прочным, но, что поразительно, несмотря на это, труба была гибкая. Повозившись немного, он отбросил в сторону надоевшую вещь, но перед этим оторвал от блестящего шарнира пластинку со странным рисунком, которую чисто машинально сунул в карман.

По поводу происхождения этого железа Рожин даже заморачиваться не стал, в местных горах много странного случается: упорно ходили слухи о тайнах секретного армейского полигона, поэтому и побыстрее убрался оттуда. Вернувшись домой, он начисто забыл о находке, пока случай не свёл за бутылкой со сведущим человеком. Дальнейшее мы знаем. Вне всяких сомнений это было одно из щупалец-манипуляторов зонда.

– Завтра будем на месте. Остановиться лучше на границе леса, потому как дальше лишь голые скалы, где и укрыться совершенно негде да и на крохотный костерок дров не набрать. Оттуда до места недалеко, километров десять. – Рожин этими словами завершил своё повествование и добавил: – Холодает, и ветер поднимается. Если пурга задует – тяжко придётся.

Он отвернулся, всем видом давая понять, что разговоров больше не будет. Мы же ещё долго сидели, не стесняясь, обсуждая историю пленника. Мальчишки как всегда беззаботны; они чуть в стороне, чтобы не мешать взрослым разговорам. Подняв какую-то свою тему, ржут как кони – что ж, это правильно, их время ещё наступит. Но постепенно и они успокоились, а мы, заслышав сопение, поняли, что и нам пора бы отдохнуть. Подложили в костёр дров потолще и, немного поворочавшись, заснули.

То, что наступило утро, мы определили только по часам: пурга, начавшись с лёгкого ветерка, разыгралась не на шутку. Снег шёл плотной стеной. Видимость практически нулевая, точнее минусовая; нечаянный шаг в сторону – и уже не видно никого, только свет костра пробивается сквозь снежную завесу, но ещё шаг – теряется и он. О езде в такую погоду не могло быть и речи. Но Рожин, мужественно борясь с невыносимой болью, успокоил, сказав, что скоро метель закончится. Он не ошибся; пока мы занимались завтраком, ветер стал утихать, и ближе к полудню сквозь пелену облаков стало проглядывать солнце.

– Это первый заряд. Теперь перерыв, а вот к вечеру завоет основательней. Поэтому надо спешить. У перевала ночь надо встретить во всеоружии. Сколько вы там пробудете – неизвестно, – Григорич говорит быстро, точно только от этого зависит: успеем мы доехать или нет. – В горах холоднее. Там без палатки не выжить, а её ставить – тоже уйма времени. Давайте уже трогаться.

– Спасибо за заботу, – то ли серьёзно, то ли с издёвкой отвечает Потапов. И, чтобы его слова не были двояко истолкованы, уже благодарным тоном повторяет: – Спасибо.

В нашем распоряжении не более пяти часов, чтобы до-браться до цели. Ехать всего ничего – должны успеть. Метель дала возможность плотно позавтракать, поэтому ехать можем без остановок, если, конечно, ничего не случится.

Лес кончился внезапно. Мы свернули в сторону от речки и, проехав немного вверх по какому-то притоку, вдруг явственно ощутили – начался небольшой подъём. Через несколько километров стало понятно, что находимся у подножия горы.

– Ищите место для палатки, приехали. Отсюда до перевала километров десять, – перекрикивает шум двигателей Рожин, – выше места голые, соваться туда нет смысла.