— До «Пионерской».

— Вот ведь, пионеров давно нет, а название осталось.

— Да, осталось.

— Вас как зовут?

— Костя.

Почему Костя? Хотя, Костя так Костя.

— Константин — хорошее имя, а я — Ярослав.

— Тоже неплохо.

— Вы спортом не увлекаетесь?

— Да как-то так.

— А я футбол люблю, за «Спартак» болею. Но ведь сейчас сами понимаете: все куплено.

— Понимаю.

— Причем мафия везде — спорт, политика, искусство. Кстати, вы как к современному искусству относитесь?

— Ну, в некотором смысле…

— А к сексу?

— Да…

— А не кажется вам, что мы уступаем во внешней политике?

— Кажется.

— Ответь мне, Костя, то есть не приходил тебе в голову вопрос: зачем мы живем? В чем смысл, так сказать?

Приехали. Неужели сейчас всех лечат амбулаторно.

— Что-то душно, пойду в тамбуре постою.

— Да, душновато.

В тамбуре я встал около несимпатичной женщины с волнующей фигуркой, держащей за ладошку мальчика лет пяти.

— Мам, а электричка электрическая?

— Электрическая.

— А где у нее электричество?

— Не знаю, сейчас выходим.

Электричка стала притормаживать, я переложил из правой руки в левую чемоданчик, готовясь к выходу.

— А не желаете ли показать документ, удостоверяющий вашу личность?!

Вышедший в тамбур Ярослав вдруг вцепился в мой свитер, мальчик от неожиданности проглотил леденец, который еще сосать и сосать, женщина взволнованно два раза пнула потертым носком кроссовки по железной двери.

— Конечно, желаю, только давайте сначала выйдем из электрички.

— Ха-ха! Значит, так заговорил!

— Мам, а дяди плохие?

— Плохие.

— А какой из них хуже?

Я крепко сжал запястья хрипящего Ярослава так, чтобы он разжал свои рыболовные крючки, но сил моих не хватило (завтра же начну заниматься с гантелями), и мой свитер продолжал безобразно растягиваться в разные стороны. Динамик над моей головой прошипел, что электропоезд совершил остановку на станции «Пионерская», двери электрички раздвинулись, я отпустил запястья Ярослава, переместил вес тела на правую ногу, оттолкнулся, резко переместил вес на левую и отправил моего нового товарища в не совсем полезный для его здоровья нокаут.

Под указательные пальцы, направленные из окон электрички мне в висок, я вместе с двумя садоводами свернул к деревне Михайловке.

— А вы зря тогда не взяли семена у Авдотьи Романовны, я взял, и знаете, такие сладкие помидоры и большие — вот такие!

— Да ничего, у меня самого вот такие и тоже сладкие.

— Нет, у вас не такие, эти намного больше и поспевают гораздо…

— Да где гораздо-то?! У вас поспели, а у меня давно уже были!

Садоводы повернули направо, я налево.

Девочка лет двенадцати закинула ногу, чтобы забраться на большой громоздкий велосипед «Урал». Тощие, спичкообразные ноги, розовые трусы на вырост, возможен ежемесячный ужас в глазах, но вряд ли.

Девочка очень строго на меня посмотрела и сказала:

— Чего уставился?!

Я сказал:

— Извините.

Леня Коромыслов рубил дрова.

— Здорово!

— Здорово!

— Как дела?

— Ничего, а у тебя как?

— И у меня ничего.

Можно взять паузу, а можно спросить чего-нибудь, например, про дрова:

— Что, дрова рубишь?

— Рублю. Надо. А то уже…

— Я тут тебе чемоданчик привез от Георгия Григорьевича.

Леня бросил топор в полено, взял чемоданчик и ушел в дом. Старая всклоченная сука выползла из скособоченной конуры, я вспомнил далекое школьное слово «параллелепипед», сука коротко тявкнула, упала на правый бок, подставляя солнцу вытянувшиеся и почерневшие от бесконечного кормления сосцы.

— Витек, это, давай пообедаем, тут Любка наготовила, у?

Неохота.

— Спасибо, я как раз перед отъездом плотно поел, да и идти надо.

— Да ладно, брось, еще время есть, пошли!

Ничего нет утомительнее отечественного гостеприимства. А вот и жена Люба с легким приветом от П. П. Рубенса.

— Пойдем, Вить, посидим немного.

Охота.

Я подавил робкое желание вымыть руки — рук никто не мыл, наверно, потому, что липкие пальцы лучше удерживают столовые приборы. Люба поставила передо мной огромную тарелку дымящегося жирного— прежирного супа, положила рядом три толстых куска черного хлеба, две очищенные луковицы и широко улыбнулась. Я тоже благодарно растянул губы. Леня Коромыслов торжественно поставил на середину стола бутыль самогона и тоже мне широко улыбнулся. Я скорчил рожу, пытаясь изобразить восторг.