— Ну и что дальше? — сказал Матиас, которому все это было неинтересно.

— Ничего, — ответила Верена.

Она подошла к каменной ограде и стала смотреть на горизонт, туда, где море сливалось с небом. Она стояла спокойно, неподвижно, оперевшись руками о камни. Ее волосы, несмотря на темный цвет, светились.

В парке у замка Сем Лорд их уже ждал Юрген. Он сидел за белым столиком под светло-голубым зонтом с белой каймой и пил пунш.

— Халло, — сказал он, увидев Верену и Матиаса, и встал. — Верена показала тебе последние тайны Барбадоса? — обратился он к сыну.

Матиас кивнул и на остальные вопросы отвечал односложно, объяснив, что есть он не хочет.

— Но я уже заказал, — ответил Юрген бодро, — и позволил себе выбрать за вас. Через полчаса нам накроют столик на террасе. Верена, пойди переоденься. Матиас, для тебя я захватил галстук и пиджак. Вечером здесь не очень-то охотно принимают посетителей в спортивных костюмах.

Верена встала и пошла к машине. Она шла медленно, маленькими шажками, и пока достигла машины, прошло много времени. Так же медленно она вернулась и потом исчезла в белом доме, который построил Сем Лорд два столетия назад на деньги, полученные от ночных пиратских набегов на суда. Он жил один в великолепных залах, в тени огромного парка, ел, пил и ничего не делал. Теперь этого уже никто не может себе позволить. Сейчас здесь был отель.

— Закуску мы возьмем на шведском столе, — предложил Юрген.

Они поднялись один за другим из-за элегантно накрытого стола и пошли к другому, большому столу, белые скатерти которого достигали пола. Их глаза скользили по рыбе и мясу, фруктам и овощам, по украшениям, которые безнадежно хотели превзойти природу своими красками и формами.

— Вы почти ничего не взяли, — сказал Юрген с упреком, когда все снова сели за свой стол. — Матиас, ведь это твой последний вечер. Он должен быть по-особому праздничным.

Матиас отчаянно пытался стряхнуть с себя сонное равнодушие, охватившее его, и сделать отцу что-то приятное.

— Что там в центре стола? — спросил он, взглянув на шведский стол. — Я имею в виду это странное растение.

Юрген просиял:

— О, это одна очень милая идея. Берут ветку дерева причудливой формы и украшают ее хвостиками креветок. Получается креветочное дерево. Я уже несколько раз видел его здесь. Ты, наверное, тоже, Верена?

Верена в белом шелковом платье с зеленым шарфом была не похожа на себя и производила впечатление светской дамы. Она улыбнулась мужу и сказала: «Да, конечно».

Отлично обученный персонал отеля обслуживал гостей с большим тактом и прилежанием. Серебряные подносы появлялись и исчезали на сервировочных столах, на смену им подавались искусно украшенные блюда. Вокруг слышался приглушенный разговор, громкий смех производил впечатление недоразумения, дамы в дорогих платьях сидели рядом с мужчинами в белых пиджаках. Среди них не было ни молодых, ни стариков, лица и жесты ничем не отличались друг от друга. Из бара доносились звуки рояля — синкопы, пиано и пианиссимо сменяли друг друга в блюзе времен возникновения джаза. Матиас больше не отрывал глаз от тарелки, лишь иногда поглядывая в сторону Верены, которая ела молча, предварительно разрезав еду на много мелких кусочков. Разговор вел Юрген. Он рассказывал веселые смешные истории, тихо смеялся над ними, иногда произносил в ожидании ответа: «Ну, что скажете?» В завершение ужина седовласый и темнокожий старший официант в красном жакете принес в серебряном ведерке бутылку вина. Она была открыта, пробка лежала рядом. Официант поднес бутылку к носу, потом склонился к Юргену и торжественно прошептал: «Оно уже дышит». Заложив левую руку за спину и держа бутылку в вытянутой правой руке, он торжественно налил немного красного вина в изящный, удлиненной формы бокал Юргена. Юрген с сосредоточенным видом сделал маленький глоток, прижав при этом язык к небу. Потом он кивнул, и официант налил вина остальным.

— Шато лафит Ротшильд 1945 года, — сказал Юрген тихо, — великий год.

Матиас, ничего не понимая, вопросительно взглянул на него.

— Верена знает, что это означает, — гордо сказал Юрген. — Правда, Верена? Верена, ты что, не слышишь меня? Что случилось?

— Извини, Юрген, — сказала она, очнувшись от своих мыслей. — О чем ты говорил?

Они оставались в ресторане недолго. После кофе Матиас объявил, что ему жарко и он устал. Юрген беспрекословно повиновался.

«Почему они все это сделали, почему? Мой отец, моя мать и Верена», — спрашивал себя Матиас, когда сидел в самолете. Он никак не мог отогнать от себя ни этот вопрос, ни постоянно возникающий в его глазах образ: Верена, повернувшись к нему спиной, показывает на надгробия старого кладбища.

В его ручном багаже лежали проспекты американских университетов, где он мог продолжить учебу. Отец передал их ему при прощании. Они ничего не говорили о том, когда Матиас вернется снова. Наконец-то Матиас после долгой разлуки снова увидит свою мать. Он пытался радоваться этому.

Каждое утро Винцент Ротенвальд думал: «Сегодня они придут». Каждое утро после осмотра он вставал и тщательно одевался. Он не хотел, чтобы ему помогали, и поэтому эта процедура отнимала у него много времени. Больничную одежду было гораздо легче надеть, чем тяжелую униформу, которую отдавали только в том случае, если больной выходил из госпиталя. Его рука болела, подвижность возвращалась к ней медленнее, чем он на то надеялся. Одевшись, он ходил некоторое время по коридору перед палатами, смотря во двор, на юношу в фонтане, потом, охваченный беспокойством, снова бросался на свою койку, вскакивал, шел вниз в канцелярию, чтобы выпросить разрешение позвонить в Вену. Ему дважды отказывали в этом, говоря что он уже уведомил своих родителей о прибытии сюда. В третий раз с ним обошлись более вежливо и разрешили позвонить. Он набрал номер. Связи не было. Он повторял свои попытки много раз, но безуспешно. В трубке не было ни гудков, ни даже малейшего шороха, только мертвая тишина. Винцент не понимал, что случилось. Почувствовав внезапный приступ слабости, он выронил трубку из рук. Она со стуком упала на стол. Служащий канцелярии взглянул на него, в нем шевельнулось что-то вроде сочувствия. Он указал Винценту на стул и попросил его сесть, сказав, что через пять минут тот может попробовать опять связаться с Веной.