— Звание, должность, номер части, в которой проходили службу до попадания в плен.

— Младший лейтенант, штурман, 459-й ночной скоростной бомбардировочный авиационный полк в составе 218-й ночной бомбардировочной дивизии.

— Расскажите обстоятельства вашего попадания в плен. Прошу вас не нервничать. Закуривайте и рассказывайте.

Солоухин дрожащими руками взял папиросу, прикурил и, сделав пару глубоких затяжек, начал рассказывать:

— В соответствии с полученным приказом мы производили ночную бомбардировку немецких войск на левом берегу Днепра в районе Днепропетровска. Основной целью был склад топлива. При постановке на боевой курс были обнаружены и подверглись сильному зенитному противодействию. Бомбы мы сбросили, но наш самолет был подбит. Я видел, что горел еще кто-то, но кто именно — не знаю. Уходя от зенитного огня, мы были вынуждены углубиться на территорию, занятую немцами. В результате полученных повреждений самолет загорелся, и нам пришлось прыгать. На земле я смог найти только своего командира, лейтенанта Часовских, хотя парашютов видел три. Мы пытались найти нашего стрелка Амбросимова, но не смогли. А на следующий день нас захватили полицаи. — Лицо Солоухина перекосилось, а голос задрожал от ненависти. — Вы бы видели, гражданин следователь, что они творили! Что делали эти гады!

— Попейте воды, успокойтесь, — Туртугешев подал Солоухину кружку. — С момента встречи с полицаями поподробнее.

— Хорошо, гражданин следователь.

Солоухин поставил опустевшую кружку на стол и начал медленно, с тоской, рассказывать дальше:

— Не найдя Амбросимова, мы решили идти к фронту. На лесной дороге увидели телегу с двумя мужиками. Решили у них уточнить, где именно мы находимся. А мужики оказались, — он скрипнул зубами, — шавками немецкими. Не успели мы начать с ними разговор, как увидели стволы автоматов, направленные на нас, даже дернуться не успели. А потом… После того как нас разоружили и связали, стали бить. Привезли на какой-то хутор. Там было еще три полицая. Все по именам друг друга называли, только одного то ли по кличке, то ли по фамилии — Болта. Болта Виктор. Такой рыхловатого телосложения высокий мужик лет сорока. Голос у него такой… женственный. Мягкость какая-то немужская и улыбочка поганая на лице постоянно. Реденькие усики аж топорщатся, когда лыбиться начинал. А как он стелился перед немцами! Это видеть нужно было! Просто так не опишешь. На следующий день они приехали, трое. Двое солдат, а один эсэсовец, шарфюрер Клозе. Форма черная, сам лощеный такой, на окружающих как на больных смотрит. С этаким брезгливым любопытством. Этот Клозе, узнав, что командир еврей, приказал его расстрелять, а Болта… Тот развлечься захотел… Сожгли они его… Только не в костре, а на вертеле здоровом, из трубы сделанном. Привязали и крутили над костром, пока не зажарили… Я толком не помню, что происходило… В себя пришел, когда мы уже сюда подъезжали в машине с еще несколькими нашими… А полицаи эти в лагерь частенько приезжали. Уже в форме немецкой, причем петлицы эсэсовские были. Они раз в неделю несколько человек куда-то забирали, но что с ними, я не знаю. Назад не возвращали, никого. А в лагере…

Часа через два Туртугешев решил, что достаточно вытянул из Солоухина, и закруглил допрос:

— Ну, гражданин Солоухин, на сегодня все. Вот, распишитесь здесь, здесь и здесь… Да, именно здесь.

После того как его увели, Сергей закурил и повернулся ко мне:

— Вот такие пироги у нас, Андрей. Уже от двенадцати освобожденных слышим об этом Клозе и то ли полицаях, то ли эсэсовцев Болта. Не меньше четырех случаев сжигания людей заживо. Про расстрелы, забивания до смерти и другое я вообще молчу. — Делая глубокие нечастые затяжки, он задумчиво смотрел на меня.

— Смотри, Андрей, какая интересная ситуация складывается вокруг полицаев-эсэсовцев. — Он постучал карандашом по карте, на которой Солоухин показывал свои злоключения. — До сегодняшнего дня действия Клозе и его садистов отмечены были только вот в этих районах. А в районе Новопокровки, где взяли летчиков, про них ничего не было слышно. Кроме того, есть еще один момент: до показаний Солоухина все говорили именно об эсэсовцах, а не о полицаях. Все время они были в форме, а не в полугражданской одежде. Ну, с этим пусть наши коллеги разбираются.

Свернув карту, он убрал ее в стол и подытожил:

— Смершевцам работы море. Именно они реально проверяют всех этих людей, мы — так, первичный осмотр и фиксация. Ладно. Со следующим — сам. Я понаблюдаю, если что — подскажу. Давай работай, Андрей.

Интерлюдия. Москва, Кремль, кабинет И.В. Сталина, 02.08.1942 г.

— Коба, но это же ерунда какая-то! — Молотов оторвался от бумаг и с удивлением посмотрел сначала на Берия, а затем на Сталина. — Не могут они быть ТАКИМИ идиотами! Они что, реально не понимают всей бредовости своей затеи?!

— Все они понимают, Вячеслав Михайлович. — Берия снял пенсне и потер переносицу. — Просто сильно власти хотят. Полной власти. Сначала я тоже не поверил в полученную информацию, а потом было время убедиться в ее подлинности.

— Вот ти говоришь, что они не могут быть ТАКИМИ идиотами, — вмешался Сталин, взмахнув рукой с дымящейся трубкой. — А посмотри с другой стороны. Какие же они идиоты? Постепенно, потихоньку их люди становятся вторыми лицами районов, краев, областей и республик. У сэбя Лаврэнтий тоже их людей нашел. Еще пара-тройка лет, и было бы поздно! А ти говоришь — идиоты!

Сталин остановился у окна, что-то рассерженно буркнул себе под нос и продолжил:

— Пока ми их трогать нэ будем. — Заметив, что и Берия, и Молотов вскинулись, он жестко повторил: — Нэ будем! Сэчас есть другой вопрос. Лаврэнтий, что у нас по второй папке?

Лаврентий Павлович вздохнул, потер переносицу и начал доклад:

— Основная аналитическая группа полностью обработала данные, полученные нами от объектов «Гуляка» и «Певец». Выводы, полученные на основании имеющихся данных, следующие… — Он замолчал, не решаясь продолжить, но, уловив недовольный взгляд вождя, сказал: — Если мы не изменим политику партии и правительства в ближайший год-два, развал Советского государства в течение 30–40 лет неизбежен…